Огюст Маке - Прекрасная Габриэль

— Я ручаюсь за это, — сказала Габриэль.

— Благоволите предложить мне и то и другое на эту ночь, а завтра…

— Завтра мы поговорим о делах, хотите вы сказать, — прибавил король. — Это будет недолго, так как я согласен заранее на все, что вы от меня потребуете.

— На все? — спросил лотарингец с улыбкой.

— И еще кое на что в придачу, — сказал Генрих. — Только бы вы не потребовали от меня маркизы, потому что, в таком случае, вы лучше потребуйте от меня жизни.

— Не буду и думать об этом, государь; и если маркиза удостоит меня своею дружбой, я останусь доволен.

— Я слишком вам признательна, для того чтобы не любить вас всем моим сердцем, — сказала Габриэль.

«Эти люди так вырывают друг у друга мою Габриэль, — думал Эсперанс, следовавший за ними поодаль, — что мне не останется ничего».

Направились к замку, где внезапный приезд короля произвел смятение и суматоху. Толпа увеличивалась. Предполагали, что Габриэль будет изгнана, даже называли назначенную ей тюрьму. Партия Антрагов торжествовала. Многие предусмотрительные слуги маркизы уже укладывались. Генрих уехал скоро из Парижа, но его свита приехала за ним в Монсо, и приезд ее еще увеличил беспорядок, как масло, подлитое в жаровню, усиливает пламя.

Когда эта тревожная, взволнованная, любопытная толпа, во главе которой находился граф Овернский, приметила короля, спокойно выходящего из грота под руку с Габриэль, а подле него человека еще неизвестного, между тем как Эсперанс и Грациенна шли позади, никто не мог понять этого спокойствия и присутствия в Монсо третьего незнакомого лица. Но Генрих, смеясь исподтишка, закричал издали:

— Господа, прикажите поскорее подать ужин для меня и для моего кузена де Майенна, который хочет сегодня пить за мое здоровье.

Имя де Майенна раздалось в этом собрании как громовой удар; и когда при свете факелов все узнали герцога возле слуг короля, изумление слилось с говором, который нежно ласкал Габриэль. Граф Овернский побледнел с досады.

— Да, господа, — сказал король, входя в большую залу замка, — мой кузен де Майенн сообщает мне, что у меня нет лучшего друга, как он; а я объявляю, что отныне у него не будет лучшего друга, как я.

— Благодарение Господу Богу! — сказал Сюлли, подходя с лицом, сиявшим радостью.

— Мы должны также благодарить и эту особу, — отвечал король, указывая на Габриэль, — это она все устроила своим умом, своим сердцем и своею дружбой ко мне. Я ей обязан спокойствием и счастьем моего королевства.

Среди тишины, водворившейся в собрании, изумленном такой неожиданной развязкой, король прибавил:

— Подавайте же ужинать герцогине!

— Герцогине? — повторило несколько особ, удивленных этим новым титулом, потому что у Монсо было только маркизство.

— Да, — подтвердил король, — герцогине де Бофор, маркизе де Монсо и де Лианкур.

— О государь! — сказала Габриэль. — Где остановятся ваши милости?

— Подали ужин, — заметил король, — дайте мне руку, кузен. Ах, Габриэль! Как вам пришло в голову примирить меня с Майенном?

— Эта мысль не совсем моя, государь, — скромно сказала молодая женщина.

— Кто же вам внушил ее?

— Душа всякого доброго дела, брат Робер.

— Брат Робер? — вскричал король. — Он… это он внушил вам мысль примирить меня с де Майенном?.. О, это было бы великолепно!

— Кто этот брат Робер? — спросил Майенн, удивленный волнением короля.

— Я расскажу вам это, когда мы будем одни, кузен; история стоит труда, и более чем всякий другой вы сумеете ее оценить. О, брат Робер!.. И я отплачу ему за эту услугу. Мы об этом подумаем! За стол, кузен, за стол! Герцогиня, пригласите нашего друга Эсперанса, и напьемся холодного, очень жарко.

Видя, что лицо их друга внезапно помрачилось, Габриэль шепнула ему:

— Я понимаю: вы находите, что я получила мою награду, а вы, по обыкновению, не получили ничего. Ну, это было бы несправедливо. Приезжайте в субботу в мой буживальский дом; мы проведем там прекрасный вечер с Грациенной.

— С Грациенной? Стало быть, вы не доверяете мне?

— Я не доверяю себе. До субботы! А сегодня будем пить за здоровье короля и за поражение наших врагов!

— Согласен! — отвечал Эсперанс.

Возвращение графа Овернского к родным и известия, привезенные им, возбудили смятение в этом интересном обществе.

— Вот, — сказал он, — чем кончились ваши планы. Маркиза сделалась герцогиней и имеет союзником де Майенна, героя дня. А за Эсперансом все ухаживают наперебой, король его обнял и готов отдать ему все ключи от своего дома. Надо признаться, что вы, очень ловкие особы, подвернули меня неприятности получить подобную пощечину.

При этих словах Мария Туше сделала гримасу, Анриэтта стала грызть свои прекрасные ногти, граф д’Антраг стал рвать на себе те немногие волосы, которые остались на его голове после стольких неудач.

— Стало быть, все погибло, — сказал он с отчаянием.

— Почти.

— Постараемся утешиться, — отвечала Анриэтта, побледнев от бешенства, — однако, так как я не мужчина, я не так скоро лишусь мужества.

— Вам это легко говорить, — сказал граф Овернский. — Я хотел бы посмотреть, что сказали бы вы вчера, когда все собрание хохотало мне под нос, а король смотрел на меня через плечо.

— Мы просим у вас прощения, — перебил отец.

— Мы огорчены за вас, сын мой, — сказала мать.

— Подождем конца, — прибавила Анриэтта, для которой эта гроза была летним дождем; она видела много гроз похуже этой.

— О! вы не долго будете ждать, — дерзко сказал молодой человек.

— Однако предсказание ворожеи, — тихо произнесла Мария Туше.

— Корона, не так ли? — вскричал граф Овернский, смеясь. — Да, рассчитывайте на нее, вы выбрали хорошую дорогу.

— А если эта дорога нехороша, — колко сказала Анриэтта, — мы выберем лучшую.

Три советника были поражены непреодолимой решимостью, которая обнаруживалась в этих словах.

— А так как мы здесь в своей семье, то можем говорить друг другу правду. Мне надоели эти постоянные неудачи; я удивляюсь, как вы еще выдерживаете; это героизм.

После этого откровенного признания самое унылое молчание водворилось в собрании; вдруг во дворе послышался лошадиный топот и слуга доложил о ла Варенне. Никогда не приезжал он к Антрагам днем. Должно быть, обстоятельства были важны. Семейный страх увеличился, особенно, когда маленький человечек вошел с холодным видом и нахмуренными бровями. Все побежали к нему навстречу, ему вдруг было предложено три кресла. Он упал на самое большое со стоном, вырванным усталостью.

— Уф! — сказал он. — Ваш покорнейший слуга, милостивые государыни. Ай! ваш преданный слуга, милостивые государи. Присутствие графа Овернского показывает мне, что вам известно все.