Огюст Маке - Прекрасная Габриэль

— Неужели вы думаете, что у меня каменное сердце? — отвечал Крильон. — Я вам говорю: страдайте с мужеством, но с условием, что я помогу вам страдать.

— Что я сделал, для того чтобы вы удостаивали меня такой драгоценной дружбой? Вы мне предлагаете оставить для меня величайшего короля на свете, и я уверен, что вы не оставите меня ни для какого короля.

— Это правда, — сказал Крильон, смущенный наивным вопросом молодого человека, — вы спрашиваете у меня причину моей привязанности к вам; она очень проста. Как вас не любить? Знайте себя лучше, Эсперанс; вы добры, вы благородны и прекрасны. Глазам приятно на вас смотреть, душа радуется в соприкосновении с вашей душой. Сколько королей не стоят вас! Ах! я полюбил вас не вдруг. Нет. Несмотря на рекомендацию вашей матери… ведь ваша мать прислала вас ко мне… хоть по одной этой причине вам следует меня любить, Эсперанс. Вам надо очень меня любить и убедить себя в том, что вы сейчас сказали из деликатности, то есть, что у нас нет никого на свете, кроме меня. А если б я думал, что не могу утешить вас со временем… если б я сомневался в вашей дружбе… если б я считал вас неблагодарным… Нет, обнимите меня! Мое сердце тает, когда я обнимаю вас.

Эсперанс повиновался. Он положил свою голову на эту мужественную грудь и усыпил свою горесть у сердца, которое никогда никому не изменяло.

Время шло. Все силы, соединившиеся против Габриэль, увеличивались в молчании. Эсперанс ждал, чтобы Крильон приготовился к отъезду. Кавалер заставил своего молодого друга обещать вооружиться терпением и безропотностью до благоприятного случая.

Эсперанс не хотел обнаруживать своих страданий ни перед кем. Около него говорили о путешествии очень продолжительном, очень приятном, которое он предпринимал с Жаном Моке для чести науки и для славы прибавить несколько колоний к французскому королевству.

А пока молодой человек сосредоточивал в себе свою горесть и питался ею. Запершись у себя или делая вид, будто отлучается на охоту в отдаленные леса, он исчезал мало-помалу от света и от двора. Его видели только раза два на веселых празднествах карнавала.

Он старательно избегал встречи с Понти. Решившись разойтись с бедным гвардейцем, потому что его отсутствие должно быть вечным, он обещал себе, однако, поехать к нему накануне своего отъезда, обнять его и простить ему, потому что эта дружба не угасла в сердце Эсперанса; он знал по верным рассказам о горе Понти после их разлуки. Ничто не могло утешить гвардейца. Мрачный, раздражительный, молчаливый, Понти не вставал с постели во все время, которое не был на службе, и эти молодые люди, прежде столь блестящие, столь шумные, исчезли из общества.

Дома Эсперанс вел такую же жизнь. Пост кончался, а так как король обыкновенно в это время жил в Фонтенебло, оттуда молодой человек получал каждое утро ежедневный подарок Габриэль. Род подарков переменился: они состояли только в увядших цветках, трогательной эмблемы жизни, остановившейся в своем развитии. Эти свидетельства постоянства не удивляли Эсперанса. Он знал сердце этой великодушной женщины. Но чем более она старалась увековечить в нем память о любви, тем более он считал себя обязанным отвечать ей таким же великодушием.

Обязанность Габриэль, говорил он себе, беспрерывно протягивать мне руку, а моя обязанность убегать от Габриэль. Каждый из нас трудится таким образом для счастья другого.

И он продолжал оставаться в уединении и ускорял приготовления к отъезду. Согласие Габриэль на эту разлуку, казалось ему, приобретено молчанием, которое ничто не прерывало после их последнего свидания в Буживале.

В начале Страстной недели все было кончено. Наступала весна. Разрешение Рима на развод и, следовательно, на новый брак короля находилось в дороге, в чемодане королевского курьера. Эсперанс велел приготовить лошадей на завтра, и по согласию с Крильоном, который должен был после соединиться с ним, он уезжал один. В последний раз бедный изгнанник захотел пройтись по своему дому и проститься с ним навсегда.

Он был так счастлив в этом приятном уединении; оно было наполнено воспоминаниями об его любви. Повсюду сувенир Габриэль представлялся его глазам, ласкал его руку. Его неутомимый друг день за днем наполнил своею мыслью целый дом, от передней, где красовались померанцевые деревья, подаренные ею, до этажерок, наполненных прихотями ее фантазии, до клеток, населенных болтливыми птичками, до жардиньерок, насаженных растениями, до стен, увешанных оружием, до медальных шкафчиков, набитых диковинами, до полок, наполненных книгами, из которых каждая, даже книга отвлеченной науки или трактат о теологии, представляли для Эсперанса мысль о любви.

Лань повсюду бегала за своим хозяином, терлась своим мохнатым лбом об его руку, которую лизала время от времени.

«Увы! — думал Эсперанс. — Этот отъезд есть образ смерти. Умерший не уносит с собой своих любимых сокровищ. Перстень, любимый портрет, какая-нибудь вещица — вот все, что может поместиться с ним в могиле. Остальное предоставляется посторонним. Все, что он любил живой, о чем он заботился своими руками, что он обожал, эфемерные кумиры, он оставляет после себя людям, которые будут грубо обращаться с этими святынями и осквернят их двусмысленной улыбкой, если могут угадать, какую цену приписывал им их бывший хозяин. Я один, обладавший таким множеством этих драгоценных богатств, что с ними сделаю? Потащу ли их с собой в повозках, на кораблях, стану ли укладывать и растюковывать, смешной путешественник, предметы моей любовной жизни? Однако я научился жить среди этих безделиц, я сделал из них мой горизонт и моему зрению будет больно обходиться без них. Оставить ли их, когда я уеду, как мертвец, о котором я говорил сейчас? Но тогда найдутся люди, которые станут касаться без уважения до вещей, которых касалась Габриэль. Нет, я буду подражать мудрецу, который все носит на себе. Я выберу самую маленькую вещицу, самое тонкое кружево, самый последний цветок, запечатленный ее дыханием, я спрячу их на моем сердце, и когда мои лошади выедут, когда я отпущу моих слуг, когда останусь один дома, совсем готовый к отъезду, я сожгу все мои сокровища. Металлы растаяли, вместе с хрусталем, деревья сгорят, выпущенные птицы улетят, книги, мебель, матери распадутся пеплом, а дом исчезнет в этой огненной бездне, и через несколько дней все, до чего я касался, все, что я любил, употреблял, изгладится, как хозяин, из памяти людей. Я сделаю из всего этого огромную могилу, где кое-что мое будет покоиться неразлучно с кое-чем принадлежавшим Габриэль».

Когда он кончал эту мысль скрепя сердце и со вздохами, очень позволительными в подобном несчастье, легкий шум заставил его вздрогнуть; он обернулся, перед ним стояла запыхавшаяся Грациенна, которая сказала: