Огюст Маке - Прекрасная Габриэль

Она говорила с такой торжественностью, слова ее были так звучны и так дружелюбны, во всей ее наружности дышало такое истинное или так хорошо разыгранное волнение, что молодой человек был тронут слишком глубоко, для того чтобы это скрывать.

— Но я еду завтра, вы это знаете, так как вы знаете все, — отвечал он, — притом, какое чувство внушило вам этот совет? То, что я видел, заставляет меня даже подозревать ваши услуги.

— Это правда, — сказала она печально, — забудьте мои поступки, а обратите только внимание на мои слова. Вспомните, что я начала любовью к вам…

— Полноте! Лицемерие самое опасное из ваших оружий. Чем более вы замазываете медом ваше вероломство, тем более я не доверяю вам. Анриэтта также меня любила… а, для того чтобы оценить Элеонору, мне достаточно вспоминать Айюбани.

— О! — прошептала итальянка с гневом, — Айюбани трудилась не против вас, Айюбани трудилась для себя самой… против… Но к чему стану я обнаруживать мои тайны? Вы мне не верите?

— Нет, — решительно сказал Эсперанс.

— Сперанца, — снова перебила Элеонора, которую это новое оскорбление, столь заслуженное, заставило вздрогнуть, — я вам доказала сейчас свою преданность, позволив Грациенне свободно войти к вам и выйти…

— Вы ничего мне не доказали. Может быть, в ваши виды входит необходимость казаться мне великодушной в восемь часов вечера, чтобы лучше зарезать меня в полночь.

— Проклятие! — вскричала Элеонора, с бешенством разрывая носовой платок, который она держала в руке. — Ну, я сейчас сказала тебе, чтобы ты ехал, и повторяю это, умоляю тебя, заклинаю! Каждая минута, которую ты проводишь в этой стране, похищает у тебя год жизни. Сперанца, ты похож на тех блестящих, смелых птиц, которые свили себе гнезда на красивых тростниках у реки. Поднимется гроза, вода вскипит, вырванный из корня тростник укатится в реку. Уезжай, Сперанца, уезжай, не оглядываясь назад… я не могу сказать тебе более. Бог мой свидетель, что я дала бы половину моей крови, чтобы спасти тебя!

— Я понимаю ваши намеки, — холодно сказал Эсперанс, — этот тростник, которому угрожает буря, герцогиня, не правда ли?

— Да.

— Что же я имею общего с герцогиней?

— Отрекаться передо мной в участи, которую ты имеешь к герцогине, мной, которая знает все, была бы слишком грубая ложь! Эта женщина погибла, говорю я тебе, ничто на свете, ничто не может ее спасти. Беги от нее, если не хочешь быть погребенным под развалинами ее гибели.

— Ничто не спасет ее, говорите вы. О! А я надеюсь, что она спасется, — отвечал Эсперанс с преувеличенной кротостью, — ее губит ее несчастное честолюбие. Разве нельзя ее спасти, скажите, если она откажется от трона?

— Признаюсь, это единственное средство.

— А! бедный демон, твоя хитрость обнаружилась! — с торжеством вскричал Эсперанс. — Твои высокопарные слова скрывали очень жалкую тайну. Если ты хочешь меня испугать, придумай что-нибудь другое.

— Довольно! — вскричала Элеонора глухим голосом, крепко сжимая руку Эсперанса. — Я уже слишком много сказала, может быть. Не много слов высокопарных или ничтожных сорвутся теперь с моих губ; я молю Бога, чтобы они вошли в твое зачерствелое сердце. Уезжай! Не видайся никогда с Габриэль! Уезжай быстрее стрелы. Но твои уши глухи, твое сердце закрыто, ты продолжаешь смеяться. Делай же что хочешь, беги туда, куда зовет тебя судьба, только в роковой час вспомни все, что я тебе сказала; ты сам этого хотел! Гибни и не обвиняй меня! Прощай!

Говоря таким образом, она закуталась в свою мантилью с диким отчаянием и убежала, оставив Эсперанса, взволнованного, несмотря на его неизлечимое недоверие.

«Что Габриэль угрожает опасность, это возможно, — думал он после продолжительных размышлений ночью. — Но если эти соединившиеся чудовища велят мне ехать, это значит, что мое присутствие может помочь герцогине. А если Элеонора, чего я не допускаю, была искренна, если Габриэль действительно угрожает опасность, я был бы подлец, если бы бежал. Итальянка говорит “да”, индианка говорит “нет”. Что говорит Эсперанс? Эсперанс будет завтра вечером в Фонтенебло».

День ожидания казался смертелен Эсперансу; но слишком много интересов было затронуто, для того чтобы он решился опередить час, назначенный герцогине.

Он уехал в полдень из Парижа, простившись со всем своим домом и раздав награды своим лучшим слугам. Он оставлял только привратника и двух садовников, решившись, воротившись тотчас после своего разговора с Габриэль, исполнить намерение, принятое накануне, не оставив никаких после себя следов. Он угадывал, что за ним будут следить, но как же быть? Хитрость была невозможна с такими врагами, как Элеонора и Анриэтта. Не хитрить, а идти прямо к цели было лучшим шагом. Тактика Эсперанса состояла из смеси двух планов. Оставаться несколько времени в Фонтенебло, хорошенько спрятаться и исчезнуть в ту минуту, когда доложат об его приезде. Относительно дороги притворство было невозможно. Он ехал в Италию, Фонтенебло находится на этой дороге.

В семь часов вечера настала уже ночь; погода была мрачная, холодная. Все городские жители утеплялись и грелись. Огонь мелькал в каждом окне, между тем как двери начинали запираться. Эсперанс знал Фонтенебло подробно. Ни одно дерево в лесу, ни один поворот в замке не укрылись от него. Он столько раз прогуливался по лесу и по галереям. Он знал лучше чем кто-нибудь часы обедов, ужинов, игр, собрания и привычек королевского дома. Он неприметно проскользнул через кухонный двор; слуги суетились в людских, и это позволило ему дойти до витой лестницы на овальном дворе. Он приметил в тени растревоженную Грациенну в окне нижнего жилья. Она наблюдала уже несколько минут и ничто не показалось ей подозрительным. Она проводила Эсперанса в свою комнату, чтобы дать ему последние наставления.

Минута была благоприятна; мелкий и холодный дождик моросил, скрывая обзор плохо освещенных дворов. В те экономные времена три четверти дворца по крайней мере были темны и не заняты, и король собрал в одной части дворца всех своих гостей, чтобы сберечь деньги и избавить своих слуг от излишних трудов.

Грациенна сказала Эсперансу, что она поведет его к герцогине, которая, для большей безопасности, ждала его в своей комнате. Видя неодобрение Эсперанса, Грациенна прибавила, что Габриэль после размышления убедилась, что никакой тайник в замке не был священнее и безопаснее ее комнаты. Притом, чтобы дать себе больше свободы, она захотела притвориться усталой и больной и, следовательно, остаться дома. Эсперанс не сделал возражения, он надвинул шляпу на глаза и пошел за Грациенной, с сердцем настолько растревоженным опасением, сколько трепетавшим от волнения при мысли, что он увидит Габриэль.