Роберт Паль - И на земле и над землей

На этот раз он вил из конопли новые вожжи. Мы валялись на соломе около, наслаждались теплом и канючили:

— Дяденька, покажи нам Гитлера!

— Какого еще Гитлера? Кто же это словчился его пумать? Не вы ли — во сне, мелкота?

— Ну, дяденька… Мы же знаем. Все говорят…

— Вот кто говорит, тот пущай и показыват.

— Нам бы хоть в щелочку глянуть…

— А он не сбежит?

— Вот, смотри, сбежит — тебя на фронт пошлют!

— На своих фронтах я уже побывал, не пужайте.

— Ну, одним глазком… Мы его бить не будем, ей-бо!

— У нас даже рогаток нет…

Конюх наконец-то сдается, и мы выкатываемся из дежурки следом за ним.

Но где заперт этот самый Гитлер?

Может, здесь где-то есть маленькая тайная тюрьма? Или глубокий погреб?

Но дяденька конюх ведет нас в самый конец конюшни, приоткрывает какую-то дверь.

— Ну, глядите. Только не лезьте, а то может копытом зашибить.

— Гитлер — с копытом?

— Ребя, так то беса пумали!..

Мы дружно шарахаемся от страшной двери и, давясь и толкаясь, гуртуемся за спиной старика. Лишь самые смелые, к которым я себя не отношу, выглядывают из-за него и горячо шепчут:

— Там чего-то белое…

— Большое…

— Черт не может быть белым. Белые только ангелы, а черти все черные. Потому что из ада.

Это уже я подключаюсь к их наблюдениям. Моя бабушка очень богомольная, читает молитвенные книги и все про это знает.

Мальчишки соглашаются со мной: в этих делах я для них авторитет.

— И все ж таки там чего-то белое… в темноте.

— И что-то светится…

— Это у его глаза горят.

— У бесов, если хочешь знать, глаза завсегда огненные!

— Выходит, ребя, это все же белый бес!

Вдруг за дверью что-то громко фыркает. Как лошадь. Этот звук буквально выметает нас из конюшни, и в себя мы приходим только на соломе в дежурке. Здесь всегда полутемно, и мы бдительно осматриваемся — всем ли удалось спастись. Мы-то, мелкота, все в сборе, а вот дяденьки конюха нет, пропал, поди.

Пока мы, перебивая друг друга, судим-рядим о том, что произошло и кому идти спасать конюха, заявляется он сам.

— Эт чего вы так рванули, как воробьи от кота? Гитлера испугались? Вот тоже нашли делов…

Сейчас мы уже боимся и его: а вдруг бес Гитлер обернулся нашим конюхом и теперь пришел за нами? Бесы, они на все плохое способны, не зря Господь их из своего рая изгнал.

А старик, слышим, смеется.

— Эх вы, срамота. Еще не увидели, а уже наутек. Вот сейчас поить буду, поглядите что за зверь. Ух и зверь я вам скажу!..

Набрав полное ведро теплой воды, дед опять отправился в конюшню. Мы, опасливо озираясь, — за ним. Остановились в воротах — ждем, что будет.

А конюх тем временем исчез со своим ведром в темной загородке, погремел там чем-то железным и, не успели мы снова испугаться, вывел к нам в поводу… Коня.

Не лошадь, не конягу, а именно так — Коня.

Белого, с проседью, как бы всего в чистом серебристом инее.

Огромного, бокастого, округлого, как бочка.

С могучими толстыми ногами, большой головой и великолепным хвостом.

А на голове — такие большие, смирные и добрые глаза…

— Таких лошадьев не бывает, — пропищал из-за ворот чей-то тоненький голосок.

— А как он побегет… такой?

— Как он таким сделался? Надулся, что ли?

— А где все ж таки… этот… немецкий Гитлер?

— Сбежал, сбежал!..

Дед-конюх любовно оглаживал упругие бока Коня, расчесывал своей корявой пятерней его седую гриву, восторженно покачивал головой.

— Вот это он и есть… красавец наш… Гигант, картина писаная… Богатырь!..

А мы — в один голос:

— Дяденька, Гитлер, однако, у тебя сбег. Скачи догонять, а то…

Дед широко улыбается в свою мохнатую бороду и довольно разводит руками:

— Так вот же он, огольцы. Он самый и есть… прости господи…

— Скажешь еще — Гитлер?

— Гитлер… Такой, значится, редкий благородный конь…

Невидимая метла опять выметает нас за ворота, но мы уже стреляные воробьи, на мякине нас не проведешь.

— Дяденька, так это же такой конь, а куда Гитлера дел? Нам Гитлера поглядеть охота.

— Так это ж и есть он… Тьфу, и какой дурак таким гадким словом доброго коня изругал!..

Да, странный, непривычный для нас был этот трофейный немецкий конь-тяжеловоз. Видно, наши привезли его неспроста, решили и в России развести такую могучую породу, а нашей бригаде поручили содержать его до нужного часа.

Не сразу, но довольно скоро и мы, мальчишки, привыкли к этому чуду. Помогали конюху убирать за ним, выводили на прогулку, даже забирались на его широченную спину. Правда, по имени никогда не называли.

Конь — и все.

В то время, как наши рабочие лошади падали от голода, для этого «барина» с центральной усадьбы колхоза регулярно доставляли добротный овес. Узнав об этом, мы в душе возмутились и решили по-своему исправить такую вопиющую несправедливость. Не сговариваясь, мы каждый день стали являться поухаживать за пленным конем, особенно в то время, когда конюх в очередной раз задавал ему корм. Нам он вполне доверял и вряд ли догадывался, что часть овса из его кормушки незаметно исчезала в наших карманах. Оттуда со своих ладошек мы скармливали его нашим бедолагам, чем, думается, кое-кого из них спасли от голодной смерти.

Весной и бабы заговорили об этой несправедливости. Еще бы: тройка истощенных за зиму наших лошадей еле тащит за собой плуг, а этот иностранец знай себе прохлаждается и нагуливает жир. Запрячь и его в плуг! Пусть тащит! Для него это не работа, а прогулка на свежем воздухе. Нечего зря корм переводить!..

Так прижали бригадира, что тот вынужден был согласиться, лишь просил «не базарить об этом по сарафанному радио» и пахать где-нибудь подальше от людских глаз.

Самые бойкие тут же кинулись в дежурку за упряжью. Но на великана Гитлера не нашлось ни одного хомута, ни одной уздечки. Дали задание деду-конюху — изготовить немедленно. Не успел дед: забрали Гитлера из нашего колхоза. Может, на конезавод новую породу зачинать. Может, в другое хозяйство — на новый курорт. Очень сожалели об этом наши бабы.

И все-таки повидал я, повидал даже в те лихие годы и прекрасных местных коней, проскакавших двумя сказочными тройками по студеному полю моего детства!

…Жила в нашей деревеньке семья Соколовых. Хозяин погиб на войне. Уже в годах, отец пятерых детей, но — Родина зовет, тем более год еще призывной.

С мальчишками из этой семьи мы водились, а вот старше их были две сестры-красавицы на выданье. И надо случиться такому счастью: нашлись для них женихи! Не у нас, конечно. У нас вообще ни одного мужика не осталось, ни один парень до серьезного возраста еще не дотянул. То, что и подростки в работе шли за парней и мужиков, — не в счет: война. Это она их раньше времени в званиях повысила. Хотя им самим ох как хотелось действительно быть взрослыми по-настоящему.