Александр Дюма - Волчицы из Машкуля

Девушка была хороша собой; маркиз предложил свою помощь.

Она кинулась ему на шею и поклялась подарить ему всю свою любовь, отдать всю свою преданность.

Хотя у маркиза и не было намерения сделать доброе дело, ему удалось помешать превращению красоты Евы в товар.

Ибо несчастное дитя звалось Евой.

Бедная и честная девушка сдержала слово: маркиз был ее первой и последней любовью.

В сущности, эта встреча пришлась как нельзя кстати для них обоих. Маркиз уже начинал тяготиться петушиными боями, едкими испарениями пивных, драками с констеблями и ласками уличных девок; нежность юного создания принесла ему покой; обладание этой девушкой, похожей на белоснежного лебедя — символ ее родной Британии, тешило его самолюбие. Постепенно его образ жизни изменился, и если маркиз и не вернулся к привычкам людей своего круга, то, по крайней мере, зажил как порядочный человек.

Вместе с Евой он перебрался в мансарду возле Пикадилли. Девушка отлично умела шить, и ей удалось найти работу у белошвейки. А маркиз стал давать уроки фехтования.

С этого времени они стали жить на скудные доходы от уроков маркиза и заработки Евы и были счастливы, ибо их любовь была достаточно сильной, чтобы скрашивать нищенское существование.

Однако и эта любовь, как и все на свете, оказалась не вечной; впрочем, остыла она не скоро.

К счастью для Евы, тяготы вандейской войны и необузданные наслаждения лондонского дна истощили жизненные силы ее возлюбленного, и он до времени состарился.

В самом деле, к тому дню, когда маркиз де Суде понял, что пламя его любви к Еве уже угасло или, во всяком случае, должно вот-вот угаснуть, когда поцелуи молодой женщины перестали не то что утолять его страсть, но даже возбуждать ее, он так привык к Еве, что даже, уступи он желанию отправиться на поиски развлечений на стороне, ему бы не хватило ни силы, ни решимости разорвать связь, в которой он находил однообразное повседневное удовлетворение.

Этот гуляка из «бывших», чьи предки в течение трех веков владели феодальным правом вершить высокое и низкое правосудие в своем графстве, этот недавний разбойник, адъютант разбойника Шаретта, двенадцать лет вел убогое, зависимое существование мелкого служащего или даже мелкого ремесленника.

Небо долго не решалось благословить этот незаконный союз, но, наконец, молитвы, что Ева возносила все двенадцать лет, были услышаны. Бедная женщина забеременела и произвела на свет двух девочек-близнецов.

К несчастью, Еве было суждено лишь несколько часов наслаждаться долгожданными радостями материнства: ее унесла родильная горячка.

После двенадцати лет совместной жизни ее чувство к маркизу де Суде было таким же сильным и глубоким, как в первые дни их связи, но эта беспредельная любовь не помешала ей понять, что главное в характере ее возлюбленного — легкомыслие и эгоизм; она умерла, страдая от неизбежности разлуки с человеком, столь ею любимым, но также и от мучительной тревоги за будущее детей, которых она оставляла в столь беспечных руках.

Эта утрата вызвала у маркиза де Суде противоречивые чувства; мы опишем их как можно подробнее, ибо, как нам кажется, они позволяют узнать внутренний мир того человека, кому предстоит сыграть важную роль в нашем повествовании.

Вначале он искренне и всерьез оплакивал свою подругу; он не мог не воздавать должное ее достоинствам и сознавал, сколько счастья принесла ему ее нежная привязанность.

Затем, когда первая скорбь утихла, он ощутил нечто похожее на радость школьника, вырвавшегося на свободу. Рано или поздно его имя, титул, происхождение сделали бы разрыв с Евой неизбежным, поэтому маркиз не слишком роптал на Провидение, совершившее то, что ему самому было бы тяжело исполнить.

Но чувство удовлетворения длилось недолго. Нежность Евы, ее постоянная забота о нем избаловали маркиза, и теперь он понял, сколь многого лишился, хотя раньше не придавал этому значения.

Мансарда с тех пор, как в ней больше не раздавался чистый и нежный голос англичанки, снова стала тем, чем была на самом деле: омерзительной лачугой, а постель с тех пор, как по подушке больше не рассыпались волны густых белокурых волос его подруги, превратилась в нищенское ложе.

Где он найдет теперь нежные ласки, трогательную предупредительность, которыми двенадцать лет одаривала его Ева?

Оставшись один, маркиз осознал, что утраченного не вернуть, и принялся больше прежнего оплакивать возлюбленную. И когда ему пришлось расставаться с двумя крошками (кормилица забирала их в Йоркшир), горе вызвало у него такой порыв нежности, что крестьянка, увозившая девочек, была растрогана до глубины души.

А затем, распростившись со всем, что привязывало его к прошлому, маркиз де Суде не выдержал гнета одиночества; он стал мрачен и молчалив, им овладело неодолимое отвращение к жизни, и, поскольку вера в Бога была в нем не слишком глубока, он, вероятно, бросился бы в конце концов в Темзу, если бы не катастрофа 1814 года, подоспевшая как раз вовремя, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей.

Возвратившись на родину, которую он уже не надеялся снова увидеть, маркиз де Суде, попросившись на прием, явился к королю (за все время своего изгнания он не докучал ему никакими прошениями) и обратился с просьбой воздать ему за пролитую кровь; но королям зачастую хватает и одного предлога, чтобы проявить неблагодарность, а у Людовика XVIII по отношению к его бывшему пажу их было целых три.

Во-первых, маркиз крайне несвоевременно явился к его величеству с вестью о гибели Шаретта — в самом деле, эта весть дурно повлияла на августейшее пищеварение.

Во-вторых, он поспешно и не вовремя уехал из Бланкенбурга, сказав на прощание слова, еще более неуместные, чем сам этот отъезд.

В-третьих, самым важным предлогом был беспорядочный образ жизни маркиза в эмиграции.

Храбрость и преданность бывшего пажа заслужили громкие похвалы; в то же время маркизу осторожно намекнули, что человек, позволивший себе в прошлом столь скандальное поведение, не вправе рассчитывать на высокую должность.

Король, сказали ему, уже не абсолютный властитель, и вынужден считаться с общественным мнением: после засилья безнравственности он должен установить новый, строгий порядок.

Маркизу растолковали, что с его стороны было бы великодушно, если бы он увенчал жизнь, исполненную преданности и самоотречения, принеся в жертву велениям времени свои честолюбивые планы.

Короче, ему посоветовали удовлетвориться крестом Святого Людовика, чином и пенсией командира эскадрона и отправиться проедать королевский хлеб в свое поместье Суде (только оно и осталось несчастному эмигранту от громадного состояния его предков).