Александр Дюма - Волчицы из Машкуля

— Приятель, если ты говоришь о себе, то ты не ошибаешься, делая такое предположение, ибо, как мне кажется, из нас всех именно тебе первому грозят неприятности.

— Я знаю, и потому мне бы хотелось их избежать.

— Каким образом?

— Опусти руку в мой карман и возьми монету.

— Зачем?

— Подай милостыню этой женщине, и она помолится за меня, подавшего ей милостыню, и за тебя, оказавшего мне помощь в этом благородном деле.

Егерь пожал плечами, но суеверие особенно заразительно, а то, которое связано с милосердием, больше, чем какое-либо другое.

Солдат, считавший себя выше предрассудков, тем не менее решил, что не стоит отказывать Жану Уллье в услуге, о которой тот попросил, тем более что и ему он пообещал благословение Бога.

В это время отряд сворачивал направо на дорогу, идущую по впадине во Вьейвинь; генерал остановил коня и пропустил вперед своих солдат, с тем чтобы посмотреть, точно ли выполняются все его распоряжения, и тут он заметил, что Жан Уллье разговаривает с соседом; от него также не ускользнул и жест солдата.

— Почему ты позволяешь заключенному разговаривать с прохожими? — спросил он егеря.

Солдат доложил генералу о просьбе Жана Уллье.

— Стойте! — приказал генерал. — Задержите эту женщину и обыщите ее.

Приказ генерала был тут же выполнен; у нищенки не нашли ничего, кроме нескольких монет, и генерал принялся их внимательно рассматривать.

Но напрасно он вертел их в руках: ему так и не удалось заметить на них ничего подозрительного.

Он тем не менее положил монеты в карман, дав старухе взамен пять франков.

Насмешливо улыбаясь, Жан Уллье наблюдал за генералом.

— Ну вот, мамаша, — произнес он вполголоса, но достаточно громко, чтобы нищенка услышала его слова, — вы видите, что скромная милостыня пленника (он голосом выделил это слово) принесла вам удачу, пусть это будет лишним поводом для того, чтобы вы не забыли упомянуть мое имя в своих молитвах. Дюжина «Аве Мария», если в них будет замолвлено слово и за меня, поможет спасению моей несчастной души.

Последнюю фразу Жан Уллье произнес немного громче.

— Приятель, — сказал генерал, обращаясь к Жану Уллье, когда колонна снова пришла в движение, — теперь, если вам снова придет в голову мысль подать кому-нибудь милостыню, вы должны будете это сделать через меня; я попрошу помолиться за вас всех, кого вы захотите материально поддержать; мое посредничество будет только приветствоваться Небесами и избавит вас от многих неприятностей на земле. А вы, — строгим голосом продолжил генерал, обращаясь к всадникам, — впредь должны неукоснительно выполнять все мои приказы, ибо в противном случае вас ждут крупные неприятности.

Во Вьейвине отряд сделал привал на четверть часа, чтобы пехотинцы смогли передохнуть.

Посреди присевших солдат поместили вандейца, чтобы не подпускать к нему близко местных жителей, немедленно примчавшихся, чтобы посмотреть на отряд.

Лошадь, на которой везли Жана Уллье, расковалась и выбилась из сил под двойной ношей, и генерал приказал егерям подыскать ей на замену среди других лошадей отряда ту, что казалась самой выносливой.

Самая крепкая лошадь в конвое принадлежала солдату, ехавшему в авангарде; несмотря на опасности, подстерегавшие его впереди отряда, он с большой неохотой согласился заменить своего товарища.

Это был коренастый широкоплечий мужчина невысокого роста, с добрым и умным лицом, не отличавшийся среди своих товарищей бравой выправкой.

Пока готовили замену при свете фонаря (уже наступила ночь) и проверяли надежность веревок и ремней, которыми был связан пленник, Жан Уллье успел разглядеть черты лица того человека, с кем ему предстояло продолжить путь; встретившись с ним взглядом, он заметил, что солдат покраснел.

Прежде чем двинуться в путь, были приняты дополнительные меры предосторожности, ибо по мере продвижения отряда вперед местность становилась все менее открытой и, следовательно, все более благоприятной для засады.

Ни подстерегавшие солдат опасности, ни накопившаяся усталость за день перехода по дороге, проходившей по дну усыпанного огромными валунами оврага, не сказались на веселом настроении солдат, превративших рискованную экспедицию в развлечение; притихшие в начале сумерек, с наступлением ночи они разговорились между собой с той свойственной французам беззаботностью, которая может на мгновение погаснуть, но тут же вспыхивает вновь.

И только егерь, на чьей лошади находился Жан Уллье, выглядел необычно хмурым и озабоченным.

— Черт возьми, Тома, — обратился к нему солдат, ехавший справа от него, — ты никогда не отличался особенно веселым нравом, но, честное слово, сегодня у тебя такой вид, словно ты едешь в обнимку с самим дьяволом.

— Тысяча чертей, — сказал солдат, скакавший слева, — если он не едет с дьяволом в обнимку, он его везет, как мне кажется, на собственной спине.

— Тома, представь себе, что вместо земляка ты везешь с собой землячку, и ущипни-ка ее за лодыжку.

— Парень должен знать, как это бывает: в их деревне принято сажать девушек на лошадь позади себя, чтобы она его обнимала сзади.

— Да, ты прав, — произнес первый солдат, — Тома, а тебе известно, что ты наполовину шуан?

— Скажешь тоже: наполовину — нет, полностью!.. Разве он не ходит на мессу каждое воскресенье?

Егерь, на которого обрушились насмешки товарищей, не успел ответить: послышался голос генерала, приказавшего перестроиться и следовать гуськом, так как тропинка стала совсем узкой, а склоны оврага сблизились так, что двум всадникам уже нельзя было проехать бок о бок.

Пока отряд перестраивался, Жан Уллье стал потихоньку напевать бретонскую песенку, начинавшуюся словами:

При первых же словах песни всадник вздрогнул.

Один егерь ехал впереди, а другой сзади, и Жан Уллье, воспользовавшись тем, что оказался вне поля их зрения, наклонился к уху молчаливого всадника.

— Ты напрасно отмалчивался, — шепнул он, — Тома Тенги, я тебя сразу узнал точно так же, как и ты меня.

Солдат глубоко вздохнул и пошевелил плечами, словно хотел сказать, что выполняет приказ против своей воли.

Однако он по-прежнему хранил молчание.

— Тома Тенги, — продолжал Жан Уллье, — а известно ли тебе, куда ты направляешься? Знаешь ли ты, куда везешь старого друга твоего отца? Ты хочешь участвовать в разбое и разорении замка Суде, чьи хозяева всегда помогали твоей семье!

Тома Тенги снова вздохнул.

— Твой отец умер! — продолжал Жан Уллье.

Тома не ответил, но дрогнул в седле, и только одно слово слетело с его губ, и только Жан Уллье услышал его:

— Умер?..

— Да, умер! — прошептал Жан Уллье. — А кто сидел у его постели вместе с твоей сестрой Розиной, когда он отдавал Богу душу? Две хорошо известные тебе барышни из Суде, мадемуазель Берта и мадемуазель Мари, рисковавшие жизнью, потому что могли подхватить злокачественную лихорадку, которая была у твоего отца. Не имея возможности продлить его дни, два ангела старались облегчить его страдания. Где теперь твоя сестра, потерявшая родной кров? В замке Суде. Что скажешь, Тома Тенги? По мне, лучше быть несчастным Жаном Уллье, которого расстреляют где-нибудь под забором, чем человеком, который везет его со связанными руками и ногами на казнь!