Александр Холин - Екклесиаст

Я вошёл внутрь. В портике под балдахином стояла кровать внушительных размеров. Покрывало на ней было изумрудного цвета, как и занавеси светёлки. На разгуляйной кровати сверху было набросано множество думок такого же изумрудного цвета. От этого цвета спаслись только парочка полосатых канапе, приютившихся возле противоположной стены, да ещё в такую же разноцветную полоску пара пуфиков возле огромного зеркала.

– Да уж, траходром в полном порядке, – хамовато проворчал я.

– Моё имя Инана, пришедшая из храма, – раздался голос сзади.

Резко оглянувшись, совсем недалеко, почти рядом, я увидел неизвестно откуда свалившуюся в комнату свиданий девушку. Неизвестную… девушку…

Господи! Да ведь это же моя лапушка! моя возлюбленная! единственная! ненаглядная! Она здесь?! Но откуда?! Этого просто не может быть, потому что не может быть никогда!

Я кинулся к ней, как сойка влюблённая, ничего не соображая, да и не желая соображать в этот миг. Растерянный, удивлённый, потерянный, даже испуганный… да уж, чего только не приснится… Но ведь это же никакой не сон!!!

– Моё имя Инана, – повторила она механически, – пришедшая из храма порадовать сердце твоё.

– Девочка моя! Лапушка моя нежная! – воскликнул я и хотел было облапать «мою-мою», но вдруг заметил, что она какая-то не такая и совсем не моя!

Нет! Такая, как всегда, но в то же время полумёртвая, полуживая, смотрящая сквозь меня стеклянными глазами во что-то запредельное, зазеркальное, нездешнее. Да! Это было тело моей возлюбленной! Глядя на неё, я забывал всё на свете, словно чумная потеря сознания преследовала меня, но… но всё случилось когда-то и не в этой жизни, не здесь, и, может быть, даже не со мной. Потому что я, по сути, умер, и находился в гробу посредине церкви, дожидаясь отпевания там, в Арбатско-Иерусалимском подворье. И всё же сейчас не там я, а здесь! Только она совсем не та. Тут же вспомнилась египетская танцовщица, которая тоже как две капли воды походила на мою возлюбленную. Но та была не до такой степени похожа на…

– Моё имя Инана, приходящая из храма, порадовать сердце твоё. На своём священном ложе я готова сблизиться с тобой, – повторила она.

Нет, не она!

Даже голос – будто магнитофонная запись.

– Инана – это что, твоё здешнее прозвище?! – не преминул я поддеть свою любимую. – Или, как модно сейчас выражаться, погоняло?

Казалось, мою девушку, которую я знал, как свои пять пальцев, на любимом теле которой мог с закрытыми глазами найти губами все родинки, разнюхать все запахи тела, которые никак нельзя подделать – всё это заменили на что-то механическое, искусственное! Будто какой-то клон пытался предстать предо мной в виде моей любимой!

– Ну, блин! – выругался я. – Не было печали!

Так. Ладно. Что же делать? Стоп. Ведь я что-то должен ей ответить. Ага. Точно. Сабациус говорил. Как же там?..

– Я тот, которого Инана, царица неба и земли, выбрала в возлюбленные супруги, – выпалил я на одном дыхании.

Лицо моей Лапушки тут же ожило, глаза вполне осмысленно оглядели комнату свиданий, потом задержались на мне. Нет, правда! Даже не верилось как-то, но достаточно было взглянуть ей в глаза, чтобы понять – это действительно моя наречённая, моя ненаглядная. Ожившая! Сейчас она выглядела точно так же, когда мы ездили к ней на родину, в Тюмень. Собственно, в этот сибирский город я согласился поехать хотя бы потому, что Тюмень издревле считалась столицей нефтяников, но… но это всё было давно и не здесь, не в этом мире, а в каком-то забытом прошлом! И слова, и взгляды, и движения рук были тогда у моей любимой совсем не такие!

Видимо не бывает на свете одинаковых глаз, как не бывает одинаковых отпечатков пальцев. Стоит внимательно посмотреть в глаза, чтобы увидеть там собственное отражение. Можно даже увидеть отражение памяти, ведь она никогда не умирает. И увидишь, если это действительно глаза твоей любимой. Я заглянул в их глубину, как Нарцисс заглядывал в ручей и тот спросил меня:

– Ты так внимательно разглядываешь мои чистые струи, и, кажется, готов заглянуть на самое дно?

– Какое безумно красивоё моё отражение в твоей глубине, – тут же ответил я. – Просто налюбоваться невозможно! Ведь я ослепительно красив, не так ли?

– Странно, – ответила мне глубина девичьих глаз. – Странно, я никогда не замечала твоей красоты и думала, что, заглядывая мне в самую глубокую глубину, ты любуешься моей истинной красотой. Ведь я красива, не правда ли?

Вот что увидел я в её глазах! А моя нездешняя Лапушка так никогда не сказала бы! Здешняя наречённая подошла ко мне, ответно заглянула в мои растерянные глаза:

– Это ты? Я думала, ты мне снишься.

Длинная блузка или просто короткое платье из тончайшего шёлка скреплено было на плечах золотыми застёжками. Прямо как чёрный балахон Сабациуса! А, может, в его команде все так одеваются? На ногах моей возлюбленной красовались соломенные, но отороченные со всех сторон мехом диковинные тапочки, а не сандалии с длинными ремешками.

– Мне показалось, – повторила она, – это сон. Правда такие сны называют вещими, разве может быть такое?

– Ещё как может. Похоже, я и сам себе снюсь, – отметил я. – Снюсь вместе с тобой, между прочим. Остаётся разузнать, какими судьбами тебя в школу греческих гетерочек занесло? Никогда бы не подумал, что мне очередь к твоей постели занимать придётся. В полиандрию [59]можешь поиграть с кем-нибудь другим. Или многомужество сейчас входит в моду, муж мужем, а второй, третий и четвёртый нужен? Да пятый тоже не помешает.

Меня, признаться, куда-то понесло. И это вместо того, чтобы обрадоваться знаку судьбы – ведь недаром она свела нас! Господи! Что это у меня с губ мерзость срывается? Не напрасно же говорят, что язык твой – враг твой. Надо ж было ляпнуть такое. Настоящие кухонные разборки, приводящие к настоящему совейскому кухонному боксу. Признайся, неужели ты пришёл сюда ссориться из-за каких-то там личных неаппетитных проблем? Или решил свалить на девушку всю свою вину, ведь я сам согласился быть любовником Иштар! Никто, даже Сабациус меня не понуждал. Хотя…

– Что?! – зло прищурившись, тут же откликнулась она. – А на ком это ты жениться здесь собрался, когда уже давно моим женихом считаешься? Или просто считаешься? Или гарем собираешь? Я, может быть, и согласилась бы на твоё многожёнство, имей ты за душой хотя бы, на что жён содержать будешь, не говоря уже об остальном прочем. Ведь, если ты на мне женишься и появится ребёнок, то ему придётся ходить по вагонам метро и побираться, ведь так? А на твой писательский гонорар сейчас не проживёшь. Во всяком случае, в проданной и разграбленной России. Или я не права?

Она повернулась ко мне спиной и застыла будто, но обнажённые плечи под тонкой шёлковой блузкой обиженно подрагивали. Надо же, вспомнила нашу респектабельную нескладёху с деньгами, по которой проходит каждый второй россиянин. Только такие бытовые сцены одних разводят навсегда, других наоборот, сводят, и каждый старается помочь своей половине. Таких очень мало, но всё-таки ещё встречаются.