Иван Шухов - Ненависть

Иннокентий, театрально жестикулируя, продолжал свою сумбурную речь под одобрительные возгласы пришедшего в восторг агитпропа Коркина.

В зале хихикали и повизгивали по углам девки. Часть зрителей выбралась через разбитые окна на улицу. Филарет Нашатырь, примостившись на подоконнике, бодро поддакивал Иннокентию:

— Факт! Обыкновенное дело…

«Господи, скорей бы все это кончилось!» — подумала Линка.

Но вот агитпроп Коркин, вежливо тронув Линку за локоть, сказал ей:

— Я извиняюсь, конечно. Но сейчас — ваша очередь свадебную речь говорить. Разрешите предоставить слово?

От Коркина нестерпимо пахло тройным одеколоном. Линка невольно отпрянула от галантного агитпропа и, отрицательно качнув головой, сказала:

— Нет, нет, я не буду. Ничего я не буду здесь говорить. Я уйду сейчас отсюда. Мне плохо…

Тогда к ней подсел агроном Нипоркин и тоже принялся убеждать произнести речь. Однако Линка продолжала упрямо качать головой и, не поднимая опущенных ресниц, твердила:

— Нет, нет. Оставьте меня в покое. Ничего я не скажу. Ничего я не знаю. У меня болит голова. Понимаете? Болит голова…

В зрительном зале возникло заметное оживление. Сидевшие в переднем ряду бабы, неспокойно ерзая на скамейках, шептались:

- Невеста-то, похоже, выпряглась…

— По всему видно — гужи рвет!

- Стало быть, без особой охоты на такую карусель пришла.

Вот те Христос, не пойдет она за него — откажется,-убежденно сказала Полинарья Пикулина.

Да, взгляд у молодухи не прилежный. После такой свадьбы любая девка головой взвернет — дива будет мало,— философски заключил дедушка Конотоп.

Иннокентий, стоя на трибуне, уловил горячий, протестующий полушепот Линки, упорно отказывающейся от речи, и, чтобы ее не услышали зрители, стал еще громче выкрикивать в заключение всякие лозунги о новом быте,

Линка выступать отказалась наотрез. Тогда находчивый Коркин, выскочив на трибуну, объявил ошеломленным зрителям, что сейчас начнутся дивертисмент и мелодекламация.

Будут читаться стихи собственного сочинения рабоче-крестьянского поэта товарища Нипоркина, под аккомпанемент на баяне, в исполнении жениха Иннокентия Окатова,— пояснил зрителям Коркин.

В школе снова началась давка. Народ с улицы хлынул валом в окна. Трещали скамьи. Снова визжали девки.Все стихли, когда на сцену вышел с баяном в руках Иннокентий Окатов. Сев на венский стул, Иннокентий прошелся для пробы по всем ста двадцати басам, а потом, взяв два-три аккорда, заиграл рыдающий вальс «Оборванные струны».

Агроном Нипоркин, стоя посреди сцены, чуть покачивался на носках лймонно-желтых выходных ботинок в такт вальса.

В зале послышались смешки. Зашептались:

— Он проснуться не может, что ли?

— И правда, бабы, ни мычит ни телится!

— Да он, должно быть, того — припадочный! Дедушка Конотоп, весь уйдя во внимание, грозно

прицыкнул на зубоскалящих бабенок.

Но вот агроном Нипоркин вдруг, точно и в самом деле проснувшись, встрепенулся, раскинул длинные руки, словно готов был подняться в воздух, и, закрыв глаза, нараспев начал читать собственное произведение под тихий аккомпанемент окатовского баяна:

Я помню миг, как ты стояла

С серпом в руках, с улыбкой на устах.

И трепетно луна на небесах сияла,

И соловьиный свист не умолкал в кустах.

Усталый, шел я узкою тропою

Из города, где шум и блеск царят,

И снился трактор мне над быстрою рекою

И молодых колхозов целый ряд.

Так я мечтал, усталый и влюбленный, И вдруг — увидел синие глаза: Стояла ты, как лен зеленый, Невинная девичья красота!

Ты выронила серп у золотого стога, Меня за шею тихо обняла, И мы пошли по солнечной дороге В зеленые колхозные поля!

Когда, закончив мелодекламацию своего сочинения, Нипоркин принялся манерно раскланиваться перед публикой, пятясь со сцены, зрительный зал вдруг взревел, бурно захлопал в ладоши, засвистел, затопал ногами, требуя новых стихов.

— Извиняюсь, граждане. Извиняюсь…— почтительно раскланиваясь перед восторженными слушателями, говорил агроном Нипоркин.— Но я больше не могу! Все! Сегодняшний репертуар, так сказать, вышел…— агроном, скрестив на груди руки, поник головой перед пришедшим в восторг зрительным залом.

Мужики, бабы и девки, перебивая друг друга, требовательно кричали:

— А мы просим. Сыпь дальше!

— Потешь нас, грешных.

— Ты давай оторви что-нибудь повеселее — со свистом!

— Выдай стишок с припляской — под «казачка» или «барыню»!

— Правильно. А то — свадьба, а он завел «панихиду с выносом»!

Но Нипоркин, довольный своим успехом, предпочел, раскланявшись перед благодарными слушателями, вовремя убраться со сцены.

Дальше пришлось выступать одному Иннокентию. Он сыграл затем «Польку с комплиментами», марш «Под двуглавым орлом» и «Пускай могила меня накажет за то, что я ее люблю!».

Зрители и слушатели были в восторге, и жениха-баяниста долго не отпускали со сцены, отрезав ему путь через все двери и окна.

…Кузнец Лавра Тырин приволок на школьное крыльцо заспанного попа Аркадия. К ним присоединились мужики. Появилась литровка, вторая… Кузнец кричал, дергая попа за рясу:

Я тебя спрашиваю, отец Аркадий, скинешь ты свое облачение к чертовой матери или нет? Скидывай! Я тебя В кой миг кузнечному ремеслу обучу. Молотобойцем поставлю. Мы с тобой колесные скаты перетягивать будем. Лошадей ковать. Сымешь свой сан?

- Сыму,— скорбно мычал отец Аркадий, принимая из рук кузнеца стакан с первачом.— Сыму и напишу об этом в газетах.

Позднее Епифан Окатов, сидя с попом в обнимку на крыльце бывшего своего дома, назидательно говорил ему:

Правильно, отец Аркадий, правильно. Сымай свои облачения, пока не поздно. Учись у меня. Кто я был? Ты помнишь, мы ездили под Каркаралы? Мы закупали гурты по тысяча девятьсот двадцать пять рогатых. Екатеринбургский прасол обсчитал меня на восе ьсот двадцать пять целковых. Но я тоже перед ним в долгу не остался. Знаешь, поп, ведь я тогда сбыл ему своего бурого иноходца с глистой…

Аркадий тупо молчал. Из состояния этого тупого равнодушия вывела попа внезапно возникшая в компании драка.

На кузнеца неожиданно бросился Силантий Пикулин. Поп Аркадий расчетливым ударом сбил с ног Никулина, сел на него верхом и принялся ожесточенно дубасить.

— Аркашка! Отец благочинный… Ты кого бьешь, сукин сын? Ты на ком ездишь? — ревел рыдающим голосом, извиваясь под попом, Силантий Никулин.

— Сомкни презренные уста, раб! Не порочь служителя церковного культа…— хрипел поп со злобой, стараясь вырвать космы своих волос из цепких пальцев Силантия.

Кончилась эта драка тем, что у отца Аркадия разорвали рясу и он едва унес ноги.

Близнецы Куликовы прилетели со своими дубинками уже к шапочному разбору: свадебная потасовка закончилась. Братьям смерть как хотелось обработать дубинками попа, на которого давным-давно оба они точили зубы за то, что тот — спьяну ли, по злобе ли — наградил их первенцев недостойными, по их мнению, именами: одного — Акакием, другого — Спирькой.