Михаил Голденков - Три льва

28 августа 1672 года произошел акт символической передачи ключей от Каменца великому визирю еще не отошедшим от шока после взрыва арсеналов Старого замка и гибели Володыевского старостой Потоцким. Как утверждали русины, рвануло почти двести бочек пороха… Но турки, заподозрившие изначально подвох, вскоре убедились, что взрыв — это, скорее всего, несчастный случай. Карательных санкций не последовало. Визирем и Потоцким была определена дата выхода из города всех желающих — 30 августа. В этот день последние пожитки горожан были вывезены на трехстах возах, а эскорт состоял из трех тысяч турок. Теперь захватчики спешно готовились торжественно встретить самого султана. После проведенных приготовлений 2 сентября султан Мехмед IV через Русские ворота, так стойко некогда обороняемые канонирами Кмитича, въехал на коне в сдавшийся ему Каменец. Помолившись в только что переосвященном в мечеть кафедральном костеле, султан назначил бывшего очаковского бейлербея Галиль-пашу губернатором Каменецкой крепости и новообразованного эялета (административного округа), дав ему в распоряжение три тысячи пехоты, всадников и большое количество янычар.

11 сентября в Стамбул прибыл гонец с радостной вестью про взятие Каменца, а следующие три дня вся Турция праздновала это событие. Немало довольный ходом военных действий, в Стамбул отбыл и сам султан, везя на борту своего корабля почетный трофей — князя Самуэля Кмитича, которого турки отыскали среди обломков Старого замка в бессознательном состоянии. Кмитича искал среди убитых и раненых и Потоцкий, но турки нашли его раньше. Люди султана отказались передать оршанского князя Потоцкому, мотивировав это тем, будто у них есть подозрение, что Кмитич и взорвал замок… Кмитич, на которого великим визирем была объявлена охота до осады Каменца, теперь был в руках султана. Мехмед ликовал. Правда, лекари огорчили султана, заявив, что вылечить и привести в сознание раненого Кмитича они не в силах. Предлагали умертвить и выбросить за борт литвинского полковника. Возможно, так и сделали бы, но вмешалась жена Мехмеда Кютюр.

— Я вылечу его за несколько дней, — сказала Кютюр, осмотрев Кмитича, и Мехмед просиял:

— Пожалуйста, о Кютюр. Сделай это! Этот человек мне нужен. У меня насчет его имеются кое-какие планы…

Михал был ужасно расстроен новостью, что его друг так нелепо попал в турецкий плен. Он почти сразу засобирался отправиться лично в Стамбул, чтобы договориться о выкупе Кмитича за любые деньги. Алеся Биллевич вызвалась ехать вместе с ним. Но дома ждали «неприятные суетливые дела» государственной важности, скомкавшие все планы Михала.

Все началось сотого, что беременность королевы Элеоноры Марии Йозефы (а именно слух о ее беременности прекратил в Польше всяческие нападки на Вишневецкого) оказалась, проще говоря, липой. Королева заявила, что потеряла будущего ребенка, упав-де с лошади.

— Во врет наша первая панна! — смеялись польские шляхтичи. — Стало быть, верно, не было никакой беременности!..

Желание Элеоноры сделать как лучше лишь все испортило. Теперь гнев шляхтичей устремился в сторону короля с удвоенной силой. О мужском бессилии мужа королевы принялись судачить досужие сплетники. Иные разозлились и на саму королеву, вспоминали Марию Гонзаго, женщину авантюрную и не совсем чтобы честную, близкой родственницей которой Элеонора и являлась.

— Яблоко от яблони… — ворчали польские шляхтичи… Теперь в планы тех, кто даже заступался за Вишневецкого, входило расторжение брака, лишение короны Вишневецкого с передачей трона Филиппу Вильхельму Нейбургскому. Уж так многим польским панам хотелось короля то из французов, то из немцев! И вот за него-то, за Филиппа, и предлагали иные шляхтичи выдать замуж Элеонору во второй раз. Примас Прамовский, возглавлявший вместе с Яном Собесским оппозицию Вишневецкому, попытался теперь через австрийского посла добиться согласия на развод Элеоноры от родного брата королевы, императора Леопольда I. Но брат отказывался принимать в этом грязном деле участие.

Элеонора тоже не давала согласия. Маленькая женщина с печальными глазами, отданная замуж не по любви и не получившая в лице мужа ни отца своих детей, ни пылкого возлюбленного, тем не менее, считая подлостью после клятвы у алтаря бросить своего законного супруга ради собственного благополучия, гневно отвергла развод с Михалом Вишневецким. Тогда французская партия польской шляхты обратилась к Людовику XIV с просьбой помочь лишить трона того, за которого еще недавно так пылко голосовали, отклонив кандидатуру Собесского. В Великом княжестве Литовском эти события вызвали негодование практически у всех. Два недавних соперника, два вечно ссорящихся князя, два Михала — Радзивилл и Пац, на удивление многих, нашли на этой почве общий язык, выступая совместно с яростной критикой поведения польской шляхты по отношению к королю и Великому князю. Казалось бы, Михалу Радзивиллу выгодна отставка Вишневецкого — освобождается трон для его боевого друга и шурина. Но, желая корону для Яна, Михал не хотел, чтобы с Вишневецким, его кумом, поступали столь подло и неуважительно — у него с королем так или иначе сложились добрые отношения. Ну, а что касается его друга Собесского, то Михал был вне себя от ярости от того, что Ян, имея большие силы, так и не пришел на подмогу в Каменец. Гневные слова Потоцкого в адрес шурина Михал сейчас полностью разделял.

— Ян, и только он, виноват в том, что мы сдали город, что угодил в плен Кмитич, а Володыевский погиб! — сердито бросал Несвижский князь в лицо своей жене Катажине, пытавшейся заступиться за брата.

— Пойми, татары повязали его по рукам и ногам. Ян не мог сдвинуть с места войска, пока не разбил этих басурман! — говорила Катажина со слезой в голосе.

— Брехня! — не унимался Михал. — Как может легкая кавалерия татар повязать по ногам и рукам целое войско с пушками, драгунами и мушкетерами, с панцирной кавалерией?!

И вот Михал с гусарской хоругвью, собранной на собственные средства, в конце сентября прибыл в местечко Големба, где собрались немногочисленные пока сторонники Вишневецкого. Михал и Пац подписали в этом городке акт конфедерации голембовской. И почти сразу оба гетмана образовали прокоролевскую конфедерацию под Кобрином. На их сторону перешло около восьмидесяти тысяч человек. Целая армия!

Многократные попытки Катажины помирить брата с королем не принесли никакого результата. Ян, считая, что Вишневецкий занял его законное место, не спешил мириться. Отношения коронного гетмана и Вишневецкого вроде бы потеплели лишь с началом войны с Турцией. И вот…

Немало удивленный такому агрессивному поведению шурина, Собесский, даже не догадываясь, что Михал смертельно обиделся на него из-за Каменца, вместе с Прамовским образовал и собственную конфедерацию. Между вчерашними закадычными друзьями и родственниками назревала гражданская война… И эта война грозила куда более страшными бедами, чем рокош Любомирского, когда воевали намного меньшие силы, чем собрались сейчас! Катажина была в ужасе… Но у Собесского не было ни малейшего желания воевать с Михалом. У Михала, впрочем, тоже. И литвинская шляхта обратилась к Михалу, чтобы он выступил главным примирителем двух сторон. О миротворческих способностях Несвижского ордината в Речи Посполитой не знал разве что самый забитый хуторянин.