Симона Вилар - Поединок соперниц

Оставив мысли о вдовах, я принялся обдумывать план отправиться в Святую землю. Я сам был свидетелем того, как тот или иной рыцарь отправлялся в Иерусалимское королевство, и если не исчезал бесследно, то возвращался овеянным славой защитника Гроба Господня и с тугим кошельком…

Но окончательное решение пришло лишь под утро, когда, продрогший и опустошенный, я вел свой челнок к церкви Святого Дунстана, присматриваясь к берегам и стараясь запомнить дорогу к дому на острове. Я должен запомнить каждую излучину ручья и каждую кривую ветлу, и ничего не перепутать.

Ибо я решил убить Эдгара.

Я больше не думал о чести, о рыцарском поединке, о достойном единоборстве — я слишком хорошо знал, как умеет биться Эдгар. У крестоносцев особая выучка, а храмовники и подавно слывут непревзойденными воинами. Нет, поединок с Эдгаром меня не устраивал. А вот затаиться в засаде, выждать на пустынной тропе и… пустить только одну стрелу…

И если все пройдет удачно — кто посмеет заподозрить меня, человека, некогда спасшего его имя и честь? У Эдгара немало недругов, да и слухи о разбоях в графстве могут сыграть мне на руку. И если его не станет — долго ли будет горевать о нем Гита Вейк?

Принятое решение вывело меня из спячки. Я ожил и начал все чаще покидать Тауэр-Вейк, всячески давая понять, что у меня завелась милашка, и Гита, похоже, была только рада этому. Кроме того, я без конца охотился с луком, причем бил преимущественно мелкую дичь, восстанавливая почти утраченный навык меткой стрельбы на большое расстояние.

Приглядывал я и место для засады, но уже не сомневался, что лучше всего затаиться у озера, где граф устроил свое гнездышко для свиданий. В воображении я уже видел, как терпеливо выжидаю, как наконец-то доносится стук копыт его коня, как граф спрыгивает с седла…

Вот тогда-то я его и окликну. Непременно окликну перед тем, как спустить тетиву. Пусть заглянет в глаза собственной смерти!

…В середине февраля начались нескончаемые снегопады, и нашим голубкам пришлось на время отказаться от встреч. Как раз в эту пору Утрэд предложил мне составить ему компанию — он собирался к родне в Бери-Сент-Эдмундс и помнил однажды высказанное мною желание помолиться у гробницы короля-мученика.

Мы выехали еще затемно, несмотря на непрекращающийся снегопад, и прибыли в Бери, когда уже стало смеркаться. Мы двигались шагом по узким улочкам, низко надвинув на лицо капюшоны — не только из-за сырых снежных хлопьев, но и потому, что Утрэд не хотел быть узнанным. Людей Гиты Вейк не больно жаловали во владениях аббата Ансельма.

Утрэд остался у родни, а я отправился к мессе и едва ступил под своды монастырского храма Святого Эдмунда, как почувствовал благочестивый трепет. Передо мной открылось огромное сумрачное пространство, полное приглушенного гула голосов. Мерцали сотни свечей, распространяя сладковатый аромат, но их света было недостаточно для того, чтобы озарить своды и массивные капители колонн центрального нефа. Голоса множества молящихся в этом полумраке звучали таинственно, словно из иного мира.

Я тоже опустился на колени и зашептал слова молитвы:

— Averte faciem tuam a paccatis meis… [82] Отврати лицо Твое от грехов моих ( лат .)

Но мистическое чувство, охватившее меня, начало рассеиваться, как только я обнаружил, что литургию совершает сам аббат Ансельм.

В белой рясе с черным бархатным оплечьем и серебряным крестом на груди он выглядел весьма внушительно, да и службу вел в соответствии с самым строгим каноном. Преподобный слыл человеком весьма большой учености, к словам которого прислушиваются не только многие прелаты, но даже особы королевской крови. Но я-то помнил его совсем иным — лихо распевающим похабные песни за чашей вина в обществе рыцарей графини Бэртрады, к которым в ту пору принадлежал и я.

Аббат Ансельм то и дело поглядывал на кого-то из стоящих у самого алтаря, где находились места для знати. Пробравшись в боковой придел, я выглянул из-за цоколя колонны — так и есть, графиня собственной персоной. Леди Бэртраду ни с кем не спутаешь и со спины: богатый меховой плащ, крытый алым сукном, темное головное покрывало искрится золотыми узорами. А тут еще позади меня пара кумушек, осовевших от долгого богослужения, завели вполголоса разговор, из которого я узнал, что миледи Бэртрада вот уже скоро месяц, как живет в Бери-Сент-Эдмундсе, ибо снова в ссоре с супругом. А поскольку нелады в графской семье уже стали делом привычным и после каждой ссоры миледи ищет утешения в аббатстве, преподобный даже отвел ей особые покои в своем загородном дворце.

Я, кажется, догадывался о причине очередной размолвки Эдгара с супругой. Не иначе как Бэртраде удалось кое-что пронюхать о его возобновившейся связи с бывшей любовницей, и она встала на дыбы. И тут я полностью был на ее стороне. Ведь какой бы ни была Бэртрада, но она ни разу не запятнала честь мужа супружеской изменой.

Покинув придел, я осторожно пробрался сквозь толпу прихожан туда, где находился спуск в крипту [83] Крипта — часовня, находящаяся под алтарной частью храма. , и, дождавшись своей очереди, преклонил колени у мерцающей позолотой раки с останками святого Эдмунда. Я просил у великого святого помощи и благословения на то, что задумал.

— Это дело весьма угодно Богу, — шептал я святому, словно закадычному приятелю. — Я убью не человека, а то зло, что сидит в нем и толкает на путь разврата. Я освобожу от пагубных чар женщину, которую люблю. А потом… О, приношу обет в том, что если все свершится по моему замыслу, я отправлюсь в Святую землю и истреблю столько неверных, сколько понадобится, чтобы смыть с себя этот грех!..

Вот о чем я молился, чувствуя, как на меня нисходит благостная легкость. Я мечтал, что мой отъезд в Иерусалим окончательно снимет с меня подозрения, если таковые возникнут, а к тому времени, когда я вернусь, леди Гита уже утешится. Я предстану перед нею героем-крестоносцем, а Фее Туманов, как известно, любы крестоносцы — разве нет?

Когда я покинул собор, то неожиданно почувствовал, что сильно проголодался, и решил перекусить в какой-нибудь из харчевен, которых было немало в этом городе паломников. В первой же, куда я вошел, было тепло, дымно и шумно. Я прошел в дальний угол, и мне тотчас подали миску жирной бараньей похлебки с клецками и пузатый кувшинчик темного эля. Я с удовольствием опорожнил кружку и зажевал с аппетитом, не забывая поглядывать по сторонам.

Большинство посетителей казались людьми солидного достатка — ни нищих, ни пьянчуг видно не было. Но вскоре мое внимание привлекла компания, расположившаяся у закрытого ставнем окна под низкими опорами галереи, опоясывавшей зал харчевни. Эти люди не принадлежали к горожанам — у некоторых я заметил мечи. Воины, пожалуй, даже рыцари, а если судить по обрывкам долетавшей до меня нормандской речи — паломники из благородных. Я то и дело поглядывал в их сторону — один из голосов казался мне удивительно знакомым. Лица этого человека в богатом меховом оплечье поверх куртки с чеканным поясом я не видел, но у его пояса я приметил меч в ножнах прекрасной работы.