Артуро Перес-Реверте - Мост Убийц

Он замолчал, пошевелился. Слегка наклонил голову, и красноватый отблеск скользнул по его лицу, осветив нижнюю часть – подстриженные усики и белую полоску приоткрытого улыбкой рта.

– Ты ведь знаешь Сан-Марко? Красивое место.

– Вчера днем кинул взгляд, – кивнул Алатристе.

– Понимаю-понимаю, на разведку ходил. И, наверно, спросил себя, как я собираюсь сделать то, что должен? А?

– Ну, допустим.

Снова заскрипел смех Малатесты, которому, казалось, польстил интерес собеседника. Потом тихим голосом, в немногих словах, безо всякого нажима, как о чем-то совершенно заурядном, рассказал все. С улицы есть ход прямо в ризницу. Малатеста и его напарник, священник-ускок, войдут через боковые двери, находящиеся со стороны Каноника, за двумя каменными львами: священник будет в своей сутане, Малатеста переоденется гвардейцем. Войдя, окажутся в двадцати шагах от дожа Джованни Корнари, который в это время преклонит колени на своей скамеечке-реклинатории сбоку от главного алтаря: по этикету вся его свита будет находиться на некотором отдалении.

– Войдем через боковую часовню, – продолжал сицилиец. – Там, перед дверью, ведущей в алтарь и во время мессы всегда запертой, стоит на часах только один гвардеец. Я уложу его, открою дверь, а ускок – его зовут, кстати, Пуло Бихела – ринется к алтарю и прикончит старика Корнари… Не думаю, что в свои семьдесят тот окажет серьезное сопротивление.

Он почти осекся, потому что мимо, направляясь в таверну, прошли три человека. Мост, как и почти все в Венеции, был без перил, и Алатристе похвалил себя за то, что поддел под колет кольчугу. Малатесте ничего не стоит внезапно пырнуть его кинжалом и столкнуть в канал. Впрочем, может выйти и наоборот – удар и толчок возьмет на себя он, Диего Алатристе.

– А что будет с этим… как его… Бихелой? – спросил капитан.

– Мое дело – часовой у двери, все прочее меня не касается. Не я фанатик, а он. Мученического венца желает. Пострадать за свой народ. Надеюсь, когда его схватят, я буду уже на улице. И скроюсь.

Малатеста произнес это очень холодно. Факел на стене затрещал, разбрасывая последние искры, и лицо собеседника вновь оказалось во мраке.

– А к этому часу, – продолжал он, – наши друзья Фальеро и Толедо захватят дворец дожа, твоя милость – справится с Арсеналом, а прочие, бог даст, тоже выполнят все, что им поручено.

Он замолчал и, как показалось Алатристе, коротко вздохнул:

– Незабываемая выйдет ночь. Если выйдет.

Алатристе смотрел на черно-маслянистую полоску воды у себя под ногами. Вдалеке, на оконечности канала, в неподвижной глади отражалось освещенное окно. Прямоугольник света вверху – и точно такой же внизу. Даже самое легкое колыхание воды не тревожило его.

– Полагаю, этого самого ускока ты держишь в надежном месте.

– Правильно полагаешь.

И объяснил, что Пуло Бихела – из тех фанатиков с горящим взором, от которых никогда не знаешь, чего ждать в следующую минуту. А потому он сидит в некоем доме, носу на улицу не высовывает, пока не придет время. И копит душевные силы постом и молитвой.

– Мы с ним расходимся только в одном пункте. Он говорит, дожа надо прирезать в самый миг причастия, когда священник сунет ему в рот облатку. Момент – торжественный, и всех застанет врасплох.

– Так в чем расхождение?

Малатеста задумался на миг:

– Ну, видишь ли… Ты сам уж понял, что я не больно-то набожен. Как и ты, наверное. По мне, хоть бы и вовсе не было этой поповской и старушечьей тарабарщины…. Однако у каждого есть свои… Не знаю, как сказать… Ну, понятия, что ли…

Алатристе едва ли не в ошеломлении смотрел на неразличимый во тьме силуэт:

– Только не говори мне, что тебе не все равно, когда именно завалить человека.

Малатеста как-то неловко затоптался на месте:

– Да нет… Как раз потому, что я утратил веру, какие-то мелочи особенно помнятся. Я ведь сицилиец, имей в виду.

– Так ты у нас еще и излишне щепетильный?! Быть не может. Вот в это я не верю.

– Слово «излишне» здесь излишне, – язвительно заметил Малатеста. – И совсем не к месту.

В ответ Алатристе рассмеялся сквозь зубы. Обидно, но не притворно. В самом деле – на портрете Малатесты обнаружилась колоритная подробность.

– Я бы не сказал. Да и никто бы…

Малатеста прервал его витиеватой сицилийской бранью, где поминались и Иисус Христос, и его матушка.

– У каждого есть свои… Свои, как говорится, тараканы в голове, – добавил он мгновение спустя. – Свои – у каждого…

Теперь пауза вышла долгой. И обескураживающей. Алатристе невольно отметил, что его забавляют неожиданные откровения. «Да пусть меня, как беглого раба, в кипящем масле сварят, – подумал капитан, – если я когда-нибудь мог представить себе такое: Гуальтерио Малатеста изливает передо мной душу».

– В детстве я одно время прислуживал на мессе. В Палермо.

– Мозги мне не… тереби.

На этот раз молчание было многозначительным. Сицилиец снова беспокойно пошевелился. Алатристе не удержался от сдавленного смеха:

– Черт возьми… Неужто и впрямь? Прелесть какая – прямо вижу, как ты – весь такой в пелеринке – лакаешь украдкой церковное винцо…

– Porca Madonna! Брось свои подколки.

– Стареешь, Малатеста.

– Да. Наверное. Наверное, старею. Как, впрочем, и ты.

Снова замолчали. Слышно было, как на канале весло ударяется о стену. Вскоре в темноте обозначился окованный железом нос приближающейся гондолы.

– Какие странные совпадения, – пробормотал сицилиец. – Мост Убийц. А на мосту – мы с тобой. Все же кажется, как ни крути, в мире есть какая-то гармония. Потаенное знание о том, кто мы такие есть.

– Я все же думаю, речь о том, чтобы заработать на кусок хлеба.

– Да. И по возможности – не пустого.

Под мостом бесшумно проплыла гондола, очертаниями напоминавшая гроб. При свете фонаря на корме можно было различить две закутанные в одеяла фигуры пассажиров под навесом и гондольера с веслом.

– А что, сеньор капитан, ты не чувствуешь временами, что устал?

– Не временами, а постоянно.

Гондола скрылась во мраке. И светлый прямоугольник – отражение окна – чуть закачался на черной глади канала и вскоре снова замер в неподвижности.

– А твой мальчуган… Иньиго… – сказал Малатеста. – Он сильно вырос.

– Сильней, чем ты думаешь.

– Пообещал меня убить.

– В таком случае – будь начеку. Он слов на ветер не бросает.

У воцарившегося молчания появился теперь какой-то иной оттенок.

– А ту женщину… Ну, с улицы Примавера? Помнишь ее?..

Разумеется, Алатристе прекрасно помнил старую гостиницу в Мадриде. И убогую комнатку, где дважды едва не убил итальянца.

– Ту, которая с тобой жила?

– Ее самую.

– Она два раза спасала тебе жизнь… И что с ней сталось?