Луи Буссенар - Жан Оторва с Малахова кургана

Буффарик, оказавшийся безоружным, крепко сжал свой молоток и колотил изо всех сил по спинам и головам.

Смятые, окруженные русские гибли. Росли горы трупов. Зуавы перепрыгивали через эти страшные груды.

Защитники первой линии оказались перебиты. Траншею захватили. Впереди виднелись следующие.

Снова прозвучал сигнал к атаке. Снова призывы, от которых солдаты хмелели и впадали в безумие:

— Да здравствует император!.. Да здравствует Франция!.. Вперед, вперед!

Взбешенные сопротивлением, зуавы кинулись вперед, на вторую линию траншей. Их непреодолимо влекла к себе опасность. Тройная цепь серых шинелей остановила нападающих. Эту человеческую стену следовало прорвать. Зуавы потеряли убитыми и ранеными треть своего состава. Теперь их осталось около полутора тысяч, а впереди находилось шесть тысяч русских. Несмотря на это устрашающее соотношение, французы начали рукопашную. И падали, сраженные в жестоком бою.

На помощь спешил Третий зуавский полк, за ним — алжирские стрелки, следом — Пятидесятый линейный. Противник тоже получил подкрепление, в битву бросили все и вся. Достойные соперники африканских стрелков, линейцы сражались как герои. Их вел бесстрашный полковник Брансион со знаменем в руке. Голосом, перекрывающим грохот боя, он прокричал своим солдатам:

— За мной! За мной, герои Пятидесятого!..

И солдаты, точно горный поток, устремились за своим любимым командиром, врезались в гущу русских, убивая артиллеристов у их орудий, и, смешавшись с зуавами и турками, захватили высшую точку редута.

Полковник Брансион поднялся на тур и закричал, размахивая флагом:

— Да здравствует Франция!.. Победа!.. Да здравствует Франция!

Признание в любви к отечеству стало последним его криком. Русская пуля поразила героя в самое сердце. Пошатнувшись, он упал, и складки знамени окутали несчастного, точно саван славы.

Победу одержали дорогой ценой, но это была полная победа. Позиции русских захватили великолепные воины Второго армейского корпуса генерала Боске.

Но бой еще не кончился. В то время, как звучали последние ружейные выстрелы и угасали последние хрипы, вдруг раздался сигнал атаки.

Питух обещал своему полковнику не играть никаких других сигналов, кроме сигнала атаки, и дул в свой горн изо всех сил.

Питух, несомненно, был лучшим горнистом армии. Его горн слышался аж в Севастополе, слышался на кораблях союзников, стоявших на якоре у входа в Карантинную бухту. А главное — его слышал Адский дозор, и разведчики хорошо знали эти сигналы. И каждый из них, руководствуясь логикой людей, воспитанных в послушании, решил про себя: «Раз дают сигнал к атаке, надо атаковать».

Богатырь Понтис спросил за всех у Оторвы:

— Точно, сигнал атаки!.. Но кого же атаковать?

Жан — командир, ему положено знать. Он посмотрел вперед, в сторону Корабельной. В свете наступающего дня угрюмо вырисовывался бастион на Малаховом кургане. Эту цитадель защищали триста пушек и шесть тысяч человек. Пелисье, мастер лихих налетов, решился пока атаковать ее своими силами. Оторва располагал примерно шестьюдесятью штыками. Почему бы с такими молодцами не попробовать совершить невозможное и удивить мир?

— Вот его и будем атаковать! — без колебаний ответил Оторва Понтису, указывая рукой на бастион на Малаховом кургане.

— Годится! — ответил тот. — Дай только полминуты — перевести дух.

— Даю минуту! — отозвался Оторва. — И — по глоточку для бодрости.

Зуавы открыли фляжки. Питух приник к своей и залпом ее опустошил.

— Досуха! — сказал горнист с комической серьезностью. И тут же, не дожидаясь команды, поднес инструмент к губам. — В атаку! Кебир сказал: только в атаку!

И трубач пошел первым, впереди своих товарищей по Адскому дозору, которые врассыпную бросились за ним.

— Вперед!.. Вперед!.. На Малахов курган!

Они бежали вперед, на них смотрели как на сумасшедших. Тем не менее Венсенские стрелки, линейцы, турки, не остыв еще от жара только что закончившегося боя, присоединились к ним. И другие зуавы, конечно, тоже. Адский дозор разросся втрое, вчетверо, наконец, вдесятеро. Теперь за Оторвой шло больше шести или семи сотен человек, в том числе и офицеры, подхваченные этим восхитительным безумием.

За ними следовали и другие — вразброд, не соблюдая никакого порядка и тем не менее являя грозную силу. Целые батальоны снялись с Зеленого холма, который только что захватили, и побежали без оглядки к Малахову кургану, которым хотели овладеть.

Но, к сожалению, бежали они из последних сил, выложившись для первой своей сегодняшней победы, еле дыша от стремительного бега по открытой местности. Уже совсем рассвело, и русские не верили своим глазам при виде этой беспримерной атаки. Невозможно представить себе, что бы случилось, если бы вся армия, возбужденная боем, пошла вперед.

Кто знает, быть может, дело кончилось бы даже взятием Малахова кургана?

Однако русские, опомнившись от изумления, открыли ураганный огонь по решительно приближавшейся колонне. Батареи на правом фланге, на левом и в центре стреляли картечью, потом в дело вступили крепостные орудия, осыпая атакующих градом снарядов.

Боске заметил опасность и приказал дать сигнал к отступлению. Слабые звуки его с трудом прорывались сквозь грохот русских орудий.

Питух, услышав их, проворчал:

— Черт побери! Кебир же запретил!.. В атаку! Только в атаку!

Несмотря на ядра, картечь и пули, первые ряды атакующих уже добрались до рвов бастиона. И хотя на каждом шагу их подстерегали препятствия — капканы, волчьи ямы [231] Волчья яма — большое углубление, чаще всего продолговатое, вырывается перед укреплением, чтобы затруднить подступ неприятелю. Для маскировки прикрывается легким настилом. , острые колья, — отважные солдаты шли на приступ и расстреливали русских артиллеристов в упор, около их орудий.

Неуязвимый Оторва бежал впереди, размахивая Дружком, и кричал во все горло:

— На приступ!.. На приступ!..

Он достиг подножия эскарпа [232] Эскарп — здесь: внутренняя передняя стенка оборонительного рва. . Рядом с ним держались Понтис, Бокан, Робер, Дюлон, Буффарик. Все они, словно по волшебству, оставались целы и невредимы.

Над их головами издавали адский грохот пушки и ружья. Оторва показал на широкую амбразуру, откуда высовывался громадный ствол осадного орудия.

— А ну, ребята, — сказал он, — заткнем глотку этому чудищу… Я это беру на себя… Лезем наверх… Давайте пирамиду!

Как на Альме, Понтис подставил свои крепкие плечи и сказал всего одно слово:

— Валяйте!

Русские не могли достичь зуавов ружейным огнем и обрушили на них град камней, досок, всяких обломков, гранат. Питух, с налитыми кровью глазами и потрескавшимися губами, продолжал трубить сигнал атаки. Вдруг у него вырвался яростный крик. Осколок гранаты раздробил ему два пальца и переломил горн.