Юрий Рябинин - Твердь небесная

Таня без лишних слов перешла к делу. Она напомнила Василию Никифоровичу об их первой встрече у него дома почти год назад.

– Вы помните, может быть, мы пришли тогда втроем: я, Лена и еще одна наша подруга – Лиза?

Дрягалов молча кивнул головой.

И тогда Таня изложила ему всю эту эпопею с Лизой, не посчитав, впрочем, необходимым распространяться о своей роли в ее исчезновении – этакое бесконечное самобичевание было бы уже родом гордыни.

– Не так давно мне стало известно, – продолжала она, – что Лиза вошла в тот самый кружок, что собирался здесь у вас. Не могли бы вы помочь: выяснить – где именно она? что с ней? можем ли мы ее, наконец, увидеть?

– Узнаю, – коротко ответил Дрягалов.

– Только у меня к вам просьба, Василий Никифорович, напрямую со мной не связываться. Вы же знаете, мой муж полицейский. Ну и… вы должны понимать… – Таня замялась, – он, прежде всего, человек чести и долга, а потом уже близкий кому бы то ни было. Поэтому, разыскивая подругу, я бы не хотела доставить ей еще какую-то неприятность.

За все время разговора Дрягалов ни на миг не отвел от Тани взгляда, улыбаясь при этом одними только глазами. Теперь же он вполне откровенно усмехнулся.

– Какие могут быть теперь трудности, Татьяна Александровна! У нас же с вами имеется самая надежная посредница – моя невестка. Как что узнаю, расскажу ей. А она уже вас навестит по-дружески. Все выйдет, как у социалистов говорится, конспиративно. Согласны?

Наконец, и Таня от души улыбнулась ему.

– С вами невозможно не согласиться, – ответила она.

– Мы давайте вот что сделаем, – теперь уже Дрягалов не мог остановиться балагурить, – давайте организуем свое тайное общество – заговор троих! – вы, Лена и я. Как смотрите?

Таня не удержалась рассмеяться:

– Почему бы нет! Не вижу никаких препятствий для этого.

Она поднялась, показывая, что больше ей сказать нечего и просит аудиенцию считать оконченной.

Встал со стула и Дрягалов. Но так скоро прекращать приватное свидание с красавицей в уютной буфетной Василий Никифорович, очевидно, не спешил. Старательно напуская на себя серьезный вид, он произнес:

– Нам надо вот что с вами сделать: чтобы заговор не раскрылся, не дай бог, его полагается скрепить общею чаркою вина. Законно! Мы – купечество – люди простые. У нас порядки такие. – Он умолк, испытующе глядя на девушку.

Таня с каким-то новым любопытством смотрела минуту на Дрягалова, потом вдруг в сердцах махнула рукой и сказала:

– А давайте! И мы не гордецы!

Дрягалов достал из буфета бутылку и широкий фунтовый фужер. Он налил в него доверху вина и протянул Тане:

– Из одной чаши…

– За наш заговор! – с иронией произнесла Таня и отпила несколько глотков.

– И за самую прекрасную в свете заговорщицу, – ответил Дрягалов и допил остальное.

Гулянье тем временем продолжалось. Дом ходил ходуном. В танцевальной зале благочестивые и великовозрастные старообрядцы, обычно относящиеся к шумным забавам молодежи предосудительно – «бесовство!», – теперь, раздобрев от обильного дрягаловского угощения, особенно от наливок, с удовлетворением любовались на то, как кружатся с пропащими никонианами их не крепко держащиеся веры внуки, а иные из дедов и сами выходили тряхнуть стариной – пристукнуть каблуками по полу. Оркестр маэстро Кошкодавленко было слышно, наверное, у самых Никитских ворот, – Дрягалов потихоньку наказал музыкантам врезать им так, чтобы четыре части кругом знали – он сына женит!

Между тем, пока малые и старые, объединенные общими интересами, проводили время весело и шумно, Дрягалов собрал в буфетной часть гостей среднего поколения – всех с полторы дюжины. Это были известнейшие московские капиталисты – промышленники и торговцы, – которые, пользуясь случаем, решили обсудить некоторые свои заботы.

В центре внимания этого собрания был, как ни странно, самый молодой из присутствующих – лет тридцати пяти, худощавый, элегантный господин, единственный среди всех чисто выбритый. Несмотря на невеликий возраст, держался он и говорил уверенно, веско, показывая не только значительное образование, но и недюжинные задатки вожака. Не случайно многие, и даже бывшие старше, величали его почтительно по имени-отчеству – Павлом Павловичем.

– Господа! – сказал он. – Я, прежде всего, хотел бы поблагодарить уважаемого Василия Никифоровича за его радушие и гостеприимство и еще раз поздравить с женитьбой сына.

Дрягалов молча кивнул ему в ответ.

– Но настало время, господа, – продолжал Павел Павлович, – когда за нашими вселенскими разудалыми празднествами, за показным увлечением искусствами, всякими модными веяньями, – он скользнул взглядом по плотному, коротко стриженному, круглоголовому господину, сидевшему в кресле в углу буфетной справа от него, – одним словом, за всем этим вычурным сибаритством, какого не позволяли себе наши отцы и о каком даже не догадывались деды, мы рискуем проглядеть катастрофу, грозящую не только нам лично, – что, в конце концов, такое мы?! – но, главное, гибельную для России! для самого нашего тысячелетнего государственного строя!

– Ты, Павел, это о чем? – строго спросил его Дрягалов. – О какой погибели толкуешь?

– Это, Василий, нас тобой на чистую воду выводят, – отозвался круглоголовый господин. – Так ведь, Пал Палыч?

– Ты сказал, Савва Тимофеевич! – ответил Павел Павлович. – Всем известно, что вы с Василием Никифоровичем водитесь с социалистами. Водитесь! – это ваше дело. Хоть детей их крестите! Но не помогайте им устраивать партии, уже открыто сражающиеся с существующим строем правления! Вы своими капиталами взращиваете силу, которая вас же потом и пустит по миру, когда окрепнет.

– А я, что же, уже не хозяин своему капиталу? – усмехнулся Савва Тимофеевич.

– Разумеется, хозяин, – продолжал Павел Павлович. – Можешь им хоть печку топить. Или съесть с хлебом, как в старину куражились. Но если ваши капиталы будут служить злодеям, восстающим против государства, и, в первую очередь, против сословия капиталистов-эксплуататоров, как они нас называют, мы вынуждены будем позаботиться, как бы защититься от вскормленных вами наших могильщиков. Но прежде от вас самих с вашими капиталами!

Савва Тимофеевич потемнел.

– Ты, никак, угрожаешь мне? – проговорил он страшным голосом сквозь зубы.

– Я предупреждаю, что своими забавами вы наносите ущерб моим интересам, – тоже едва сдерживая гнев, произнес Павел Павлович. – И я намерен любыми средствами, если потребуется, отстаивать свои интересы.

– Господа! Господа! – всполошились кругом. – Пал Палыч! Савва Тимофеевич! Будет вам. Здесь собрались друзья! Разве не так?

– Василий Никифорович, – взяв себя в руки, сказал Павел Павлович, – прости, ради Христа, что приходится говорить неприятности в столь счастливый для тебя день. Но события, происходящие в стране, не позволяют больше бездействовать, не замечать, как на глазах раздувают великий пожар враги, и не обращать внимания на то, как играют с огнем друзья.