Юрий Рябинин - Твердь небесная

Скоро слух о литературных занятиях во втором этаже главного дома распространился по всей дрягаловской усадьбе. Сам владелец заинтересовался узнать: что за представления устраиваются у молодых? И как-то Василий Никифорович попросился у Леночки позволить ему тоже послушать их чтения. Разумеется, Лена не возражала. В тот вечер она читала последнюю пьесу ее любимого недавно умершего Антона Павловича Чехова «Вишневый сад». Дрягалов не просто заслушался, – он натурально участвовал в пьесе, так велик был его интерес. После иных монологов или реплик Василий Никифорович восклицал: «Законно!», – если был согласен с персонажем; или чаще: «Ну уж!», «Как не так!», «Вот что делают!», – если ему что-то приходилось не по нраву. Единственное, на слова Лопахина он никак не отзывался, но только хитро щурился, иногда усмехался и скептически покачивал головой.

Так у них эти семейные вечера с книгой вошли в обычай. Причем вскоре к ним присоединился и еще один участник, – Мартимьян Васильевич также пожелал быть слушателем своей новой родственницы и почти всякий раз теперь велел слугам поднимать его с коляской в апартаменты к брату.

От души приветствуя Леночкины планы учиться на курсах и прямо восторгаясь ее подвижническою службой в госпитале, Василий Никифорович, тем не менее, не оставил идею и как-то занять невестку по дому. Нет, он вовсе не заботился, как бы недюжинные способности и добродетели его невестки, находящие применение в основном где-то в общественной сфере, использовать, прежде всего, именно в их семейных интересах, – Лену никто ни в чем не неволил. Но Дрягалов пекся о том, чтобы иные, пускай и чрезвычайно важные, заботы не помешали ей стать настоящею хозяйкой в доме: а то если сразу не привыкнет, потом и подавно не захочет хозяйствовать. А тогда и самой туго придется, и сына Дмитрия ничего хорошего не ждет, – на что ж тогда было жениться?

Дрягалов, разумеется, и в мыслях не имел обязать Лену исполнять черную работу: там, скажем, надзирать за кухарками, руководить горничными, а то и самой взять часть их забот. Он придумал для нее должность достойную и почетную – быть распорядительницей на всех домашних торжествах. Тут уж без дела не останешься! – в доме постоянно какие-то званые: то на праздник, то на чьи-нибудь именины, то по поводу заключения сделки. Только успевай принимать. Причем, если прежде у Дрягалова гости бывали в валяных сапогах и поддевках на крючках, имевшие всего ученья – от отца лозою и довольствующиеся угоститься единственною чаркой водки, то теперь его навещали почти сплошь господа с университетским образованием, в накрахмаленных пластронах под фраками, тонкие ценители заграничных вин и из отечественной кухни предпочитающие только resturgeon и caviar grenu [31], как они заучили по парижским меню. Понятно, для таких визитеров и прием должен быть соответствующий. Таких встречать в сенях рюмкой на блюдце не будешь.

Убежденный, что Леночка обучена всяким культурным манерам, как первая царская фрейлина, Василий Никифорович и попросил ее завести у них в доме приличествующие особе почетного гражданина церемонии. Чтобы, говорил Дрягалов, ему не показаться в глазах разных высоких господ каким-нибудь захудалым купчишкой из безуездного городишки.

Леночка, выслушав эту просьбу, едва не рассмеялась, но, вовремя сообразив, что Василий Никифорович отнюдь не шутит, обязалась быть полезной, насколько возможно. Она было рьяно принялась за дело – составила целый список для свекра и мужа: что им требуется переменить в интерьерах, что купить, кого из слуг еще нанять и прочее. Но появление одного довольно пикантного обстоятельства заставило Дрягалова решительно переменить виды на невестку.

Дима, хотя и узнал об этом обстоятельстве почти сразу после свадьбы, но только на Светлое воскресение, очевидно, в виде дорогого пасхального подарка рассказал отцу, что те его предположения относительно Леночки совершенно подтвердились: она в интересном положении уже все пять месяцев и вот-вот ноша ее будет заметною. Услыхав новость, Дрягалов опрометью, стуча башмаками, как на пожаре, кинулся во второй этаж. Он ворвался в комнату к Лене, схватил ее, оторопевшую, и поцеловал в самые губы, да так яростно и страстно, что девушка пошла вся красными пятнами от смущения и молящими о пощаде глазами поискала кругом: где же Дима? Но Дима лишь улыбался, радуясь, верно, за отца так же, как и за них самих с Леной.

После этого Дрягалов окружил невестку заботой истинно отеческою. Он стал ходить за ней, как за малым дитем. Прежде всего, он Лене настрого наказал госпиталь теперь оставить. Затем он отменил до известного срока свое же недавнее пожелание быть ей отныне распорядительницей всех их домашних торжеств. Да и все торжества до рождения внука Дрягалов тоже отменил. А если кто и приходил к нему в эти дни по делу или праздно, то Леночка, по велению батюшки, гостям даже не показывалась, – Василий Никифорович боялся чьего-нибудь дурного глазу. Он посадил невестку в комнаты под надзор двух нянек, да велел им, чтобы отнимали от нее кота – не дай бог погладит! И сам с тех пор ежедневно наведывался справиться: каково ей чувствуется? Лишь одна Таня не знала никаких ограничений в посещениях подруги и заглядывала теперь к ней едва ли не каждый день.

Установленный в свое время с Таней договор Дрягалов исполнил добросовестно: еще задолго до заключения Лены в затвор, он, что сумел, выяснил об их подруге Лизе. Но сведения, увы, он раздобыл самые неутешительные.

Для Василия Никифоровича не составило труда связаться с Саломеевым и по старой их дружбе обо всем расспросить, что интересовало Таню с Леной. Саломеев – многоопытный подпольщик-конспиратор, – разумеется, прекрасно знал, о чем ему можно рассказывать кому бы то ни было, а что нужно даже из собственной памяти вычеркнуть, чтобы оно как-нибудь ненароком не обнаружилось. Поэтому он открыл Дрягалову лишь то, что не представляло опасности ни лично для него, ни для возглавляемой им революционной организации, ни для его начальствующего из охранки. Прежде всего, Саломеев подтвердил, что действительно девушка, которой интересуется Василий Никифорович, недолгое время состояла в организации. Но с тех пор как еще осенью она, вместе с одним их товарищем, уехала в Иркутск, ему – Саломееву – о них ничего не известно.

Все это Дрягалов пересказал Тане с Леной. После чего подруги решили больше времени впустую не тратить и вообще отказаться разыскивать Лизу. Никаких средств для этого они больше не видели.

Взявшись однажды служить двум господам – двум взаимопротивным силам, – Саломеев накрепко, до самой глубины души, усвоил правило дуть заранее на воду, пока еще не обжегся на молоке, и, прежде всего, быть осторожным в своих речах: говорить с кем бы то ни было по возможности или совсем о пустом, или если уж приходится обсуждать с какими-то более или менее близкими лицами нечто небезопасное для тайного его двоедушия, то, по крайней мере, поменьше открываться, недоговаривать, стараться увиливать выдавать сведения.