Юрий Рябинин - Твердь небесная

Отроковице шел четырнадцатый год. Она была рослою девицей с крепкими руками и с длинными широкими стопами выслужившего срок пехотинца. Лиза заверила родителя, что его дочка через три месяца будет говорить по-французски так же свободно, как на родном языке. Но для этого ее надлежало изолировать. То есть выделить в доме какое-то особенное помещение, где будет содержаться девочка и куда, кроме самой Лизы, никто более не станет заходить. Прислуге же, подававшей на стол, категорически вменялось безмолвствовать. За это Лиза назначила вознаграждение, достаточное, чтобы расплатиться с Александром Иосифовичем и купить плацкарту до Москвы.

Первый месяц Лиза вообще не оставляла своей подопечной, – они жили в одной комнате. Причем Лиза за все это время не произнесла ни слова по-русски – все только по-французски. Вначале Нюра ровно ничего не понимала и потому противилась: она блажила и колотилась в дверь, чтобы ее выпустили к маменьке, и даже в отчаянии швырялась в Лизу книгами. Но к концу месяца как будто пообвыклась, заинтересовалась происходящим и потому присмирела: стала улавливать смысл сказанного ей, сама начала что-то бубнить в ответ, неумело грассируя.

А к концу ноября Лиза вывела ученицу из затвора, и Нюра Сваровская, сияющая, как именинница, предстала перед родителями. Она не бросилась к ним на руки, хотя те и изготовились заключить дочку в объятия, а приветствовала их довольно недурным книксеном и словами: бонжур, папа! бонжур, мама! Но одним этим успехи Нюры не ограничивались – они с Лизой, демонстрируя умение, поговорили о чем-то по-французски, а затем Нюра спела на этом же языке песенку и прочитала стихотворение.

Потрясению торговца не было предела. Он не знал, как благодарить Лизу. Казалось, он готов был отдать ей половину состояния. Но между тем не добавил ни целкового сверх договоренного.

Лиза немедленно купила билет и выехала в Москву. Провожала ее на вокзале единственно до беспамятства влюбившаяся в свою учительницу Нюра Сваровская. Казалось, первым провожатым должен быть Александр Иосифович, – как же! – он отправляет дочку за тридевять земель! Но он не мог проводить Лизу при всем своем желании и по-отечески сердечно распрощаться с ней на перроне – его самого уже не было в городке.

События стали развиваться совсем не так, как планировал Александр Иосифович. А переменить их ход он никак не сумел. Впрочем, особенно и не старался, потому что больших неприятностей, по его разумению, новые обстоятельства ему не доставляли. Александр Иосифович все подбивал своего Рвотова отправиться с негоциями в Китай, но купец первой гильдии слушал его, слушал, да взял и объявил как-то, что для начала намерен поехать в Петербург! Большую часть заграничных товаров он получал именно из Петербурга от всяких заграничных торговых домов. Но доходили они до него обычно через посредников. И выигрывал в результате не столько Рвотов, сколько какой-нибудь нижегородский или екатеринбургский посредник, вся заслуга которого порой заключалась лишь в двух подписях, свидетельствующих о том, что он купил этот товар у поставщика и тут же продал его Рвотову, но уже с немалою наценкой.

И вот Рвотов получил наконец возможность, минуя посредников, поехать в Петербург, встретиться со своими заграничными поставщиками лично и закупить у них все, что ему было необходимо, ни с кем при этом более не делясь барышом.

Александр Иосифович рад был бы не ездить в противоположную от его цели сторону – ему вот и дочку скоро провожать в курсы! – но, во-первых, Рвотов очень настаивал на этом – без сноровистого, говорящего к тому же на всяких языках работника ему бы пришлось туго и накладно, – а, во-вторых, Александр Иосифович не хотел навлекать на себя подозрения того же Рвотова странным своим нежеланием ехать куда бы то ни было, кроме Китая. Поэтому он и отправился в эту поездку, надеясь, что продлится она не более полутора-двух месяцев.

Незадолго до отъезда Александра Иосифовича Лиза решилась попросить у своего торговца пушниной аванс, чтобы расплатиться по долгам. Но Александр Иосифович вдруг… отказался принять от нее что-либо! Он объяснил Лизе, что за это время ему удалось покрыть все их долговые обязательства и более у него претензий к ней нет. Александр Иосифович в предвкушении обладания крупнейшим состоянием в мире не хотел мелочиться и спрашивать с девушки какие-то копейки. К тому же сам он нисколько не нуждался. А то, чего добивался – отсрочки Лизиного отъезда, – ему вполне удалось выполнить. Поэтому, когда наступил срок расчета со Сваровским, Лиза получила от последнего вполне приличную сумму, существенно превосходящую стоимость билета до Москвы.

До Москвы Лиза добралась без приключений и довольно быстро – менее чем за неделю, – что еще недавно, в военное время, по дороге, забитой воинскими и санитарными эшелонами, было немыслимо. Но Лиза уже в поезде от попутчиков узнала, что теперь добраться до Москвы стало даже сложнее, нежели в войну: по всей России вспыхивали, затухали, разгорались с новой силой забастовки, дороги работали с перебоями и больше стояли, чем действовали, и это счастливое чудо, что они проскочили в недолгий и редкий период, когда поезда шли более или менее сносно.

Лиза отсутствовала в Москве ровно год. Она не узнала родного города! – казалось, Москва принадлежит целиком революции: на улицах то и дело встречались какие-то группки, колонны, а то и целые шествия с красными флагами, то и дело слышалось «Смело, товарищи, в ногу!» или «Вихри враждебные веют над нами». Но по теснящимся в подворотнях тулупам с поднятыми воротниками, из-под которых злобно посверкивали на происходящее глазки-щелочки, по лихим маньчжурским шапкам, вызывающе хрустевшим по снегу и бросающим на забастовщиков не предвещающие ничего доброго взгляды, по казачьем разъездам, хотя и избегающим столкновений с красными флагами, но самоуверенным, в любой момент готовым засвистеть нагайками, по дощатым щитам на витринах, по всему этому было понятно, что главные события, неминуемые столкновения, развязка происходящего еще впереди.

Еще в дороге Лиза решила дать наконец знать о себе родителям. С тех пор как она их покинула, Лиза так не посылала домой никакой весточки о себе. Но продолжать таиться от своих домашних, по теперешнему ее разумению, было поведением несолидным, детским: будто она какая-то избалованная капризница-барышня, не умеющая прощать обиды и поэтому еще более обозленная на весь мир и всем мстящая! Тем более родители-то ее ровно ни в чем не виноваты, – им-то за что она доставила страдания? Впрочем, так вот запросто взять и как ни в чем не бывало заявиться домой, после полуторагодичного отсутствия, Лиза все-таки не осмелилась. Она придумала вначале как-нибудь известить папу с мамой о себе, о том, что с ней все в порядке и что она в Москве, а уж тогда можно будет и объявиться.