Александр Бушков - Провинциал, о котором заговорил Париж

— Вы совершенно правы, шевалье, несмотря на молодость, вы прекрасно знаете жизнь (д'Артаньян при этих ее словах сделал значительное лицо и гордо подбоченился). Пожалуй, эта моя сестра — самая из нас благополучная… Две других моих сестры устроились ни так и ни этак — живут их мужья не блестяще, но, по крайней мере, дело не доходит до полугодовых постов…

— И как же обстояло с вами, очаровательная…

— Луиза, — сказала она с обворожительной улыбкой. — Так звучит имя, данное мне при крещении.

— Должен сказать, что оно великолепно, — сказал д'Артаньян, уже освоившийся в ее обществе. — И как же обстояло с вами, очаровательная Луиза?

— Откровенно говоря, мне трудно судить о своей участи, — сообщила Луиза с кокетливой улыбкой. — С одной стороны, я получила в мужья, во-первых, дворянина, пусть и захудалого, во-вторых, обладателя некоторых средств. Муж мой, дослужившись до лейтенанта пехоты, сменил ремесло и занялся сдачей внаем меблированных комнат, а нынче вот и открывает кабаре, то есть винный ресторанчик… С другой же… — и она одарила гасконца откровенным взглядом. — Столь хороший знаток жизни, как вы, несомненно понимает, как должна себя чувствовать молодая женщина, наделенная мужем старше ее на добрую четверть века, к тому же добрых шесть дней в неделю проводящего в деловых разъездах…

«Черт меня раздери! — подумал д'Артаньян. — Преисподняя и все ее дьяволы! Неужели мои фантазии не столь уж беспочвенны и оторваны от реальности?! Когда женщина так играет улыбкой и глазками…»

— Вам, должно быть, невыносимо скучно живется, Луиза, — сказал он с насквозь эгоистическим сочувствием.

— Вы и представить себе не можете, шевалье д'Артаньян…

— Вдвойне жаль, что я не смогу у вас поселиться… Не хочу быть самонадеянным, но питаю надежды, что мне удалось бы скрасить вашу скуку рассказами о великолепном Беарне… — Выпитое вино и благосклонные взгляды хозяйки придали ему дерзости, и он продолжал решительно: — И быть может, служить вашим кавалером в прогулках по этому городу, чьи достопримечательности заслуживают долгого осмотра…

— Дорогой шевалье, — решительно сказала Луиза. — Сейчас, когда мы так мило и умно побеседовали и, кажется, узнали друг друга поближе, я не вижу для этих апартаментов иного жильца, кроме вас.

— Но мои стесненные средства…

— Забудьте об этом, шевалье! Дайте мне за комнаты столько, сколько сами пожелаете… а то и совсем ничего можете не платить. Не удручайтесь платой, право. Заплатите мне сполна, когда составите себе состояние — я убеждена, что это с вами случится гораздо быстрее, чем вы думаете. Столь умный и храбрый дворянин, как вы, очень быстро выдвинется в Париже. В нашем роду никогда не было, слава богу, ни ведьм, ни гадалок, но я уже убедилась, что предначертанные мною гороскопы всегда сбываются…

— Я очарован столь доброй любезностью, — сказал д'Артаньян уже из приличия ради. — И все же…

— Д'Артаньян, д'Артаньян! — шутливо погрозила ему пальчиком очаровательная Луиза. — Разводя подобные церемонии, вы изменяете вашей родине! Неужели существуют гасконцы, которые, будучи на вашем месте, не были бы счастливы воспользоваться столь доброй фортуной?! Или вы лишь притворяетесь гасконцем?

— Никоим образом, — сказал д'Артаньян, чрезвычайно обрадованный таким поворотом дела. — Что ж, я вынужден капитулировать перед лицом натиска, который у меня нет желания отражать…

— Вот и прекрасно, шевалье! — просияла очаровательная хозяйка. — я чувствую, мы станем добрыми друзьями…

— Со своей стороны клянусь приложить к этому все усилия! — браво заверил д'Артаньян.

Увы, совершенного счастья в нашем мире доискаться трудно. Когда д'Артаньян, приятно взволнованный обретением и удобной квартиры, и прелестной хозяйки, приканчивал бутылку анжуйского, в гостиной появилось новое лицо, имевшее, к сожалению, все права тут находиться, поскольку это и был законный супруг очаровательной Луизы, отставной лейтенант пехоты, человек, как легко догадаться, лет пятидесяти, невыносимо унылый и желчный на вид субъект, одетый в черное платье на манер судейских чиновников. Поначалу на его кислой физиономии все же появился некоторый намек на улыбку — когда он узнал, что видит перед собой занявшего лучшие апартаменты постояльца. Однако вскоре, перекинувшись с д'Артаньяном парой фраз, он вновь впал в прежнее состояние обиженного на весь свет брюзги. Должно быть, был неплохим физиономистом и умел рассмотреть содержимое чужих кошельков через сукно камзола — и сразу понял, что платежеспособность д'Артаньяна находится под большим сомнением. Гасконцу показалось даже, что г-н Бриквиль (именно такое имя носил супруг красавицы Луизы) намерен решительно опротестовать заключенную женой сделку, и потому наш герой принял самый гордый и независимый вид, как бы ненароком поглаживая эфес шпаги, всем своим видом показывая, что в случае попытки претворить свои намерения в жизнь отставной лейтенант будет вызван на дуэль в этой самой комнате вопреки всем королевским эдиктам.

Должно быть, г-н Бриквиль был не только физиономистом, но и умел порою читать чужие мысли — он по размышлении уныло согласился с происшедшим вторжением гасконца. Правда, всем своим видом показывал, что кто-кто, а уж он-то вовсе не собирается быть не то что добрым другом д'Артаньяна, но хотя бы приятным собеседником. Но поскольку это, во-первых, не сопровождалось чересчур уж явными проявлениями враждебности, подавшими бы повод для дуэли, а во-вторых, д'Артаньяну было достаточно и общества хозяйки, он решил про себя быть философом. То есть стоически выдерживать скрытую неприязнь г-на Бриквиля, обладавшего, тем не менее, одним несомненнейшим достоинством, а именно тем, что его шесть дней в неделю не бывало дома…

Оказавшись наконец в своей комнате, д'Артаньян растянулся на постели и, размышляя над событиями этого дня, пришел к выводу, что пока что жаловаться на судьбу грешно. Он нежданнонегаданно стал обладателем отличной квартиры, новой шляпы с пером и нового клинка. Мало того, его квартирная хозяйка оказалась не костлявой мегерой из третьего сословия, а очаровательной молодой особой дворянского происхождения, чьи улыбки и пылкие взгляды, как подозревал гасконец, таили намек на то, о чем так вдохновенно повествовал в своей книге синьор Боккаччо, — а надо сказать, что именно эта книга была единственной, которую д'Артаньян за свою жизнь одолел от корки до корки и, мало того, прочитал трижды…

Жизнь по-прежнему была обращена к нему своей приятной стороной — хотя будущее было исполнено неизвестности.

Именно последнее обстоятельство очень быстро заставило д'Артаньяна перейти от романтических мечтаний к действиям. Хотя он лежал на том боку, где в кармане камзола покоился кошелек, последний ничуть не создавал неудобств, не давил на тело, поскольку был тощим, словно пресловутые библейские коровы из проповеди, которую он однажды прослушал, будучи в Беарне (справедливости ради следует уточнить, что в церкви он оказался не столько движимый религиозным рвением, сколько застигнутый ливнем неподалеку от нее).