Александр Бушков - Провинциал, о котором заговорил Париж

Впрочем, все, даже самые злоязычные, признавали, что нельзя очень уж строго судить молодую королеву — ведь известно, что его величество в некоторых вопросах является полной противоположностью своему славному отцу Генриху Наваррскому, обрекая молодую и пылкую испанку на унизительное целомудрие. Коли уж дошло до того, что его христианнейшее величество особым эдиктом запретил при дворе не только чересчур смелые вырезы платьев, но даже и наряды, чрезмерно обтягивающие фигуру, дабы, как он выражался, «не поощрять откровенных приглашений к сладострастию и избыточной вольности нравов»…

Собственно говоря, насколько уяснил д'Артаньян, прислушиваясь к разговорам, неудовольствие здесь вызывало, конечно же, не стремление королевы найти маленькие любовные радости на стороне, а то, что она для этих целей выбрала не кого-то из славных французских дворян, а заезжего англичанина, традиционного врага Страны Лилий. С этой точки зрения предыдущая королева Мария Медичи, даром что итальянка, показывала себя французской патриоткой — если, конечно, не считать презренного Кончини…

Нужно отметить — быть может, с прискорбием, — что д'Артаньян уже не шарахался так от этих разговоров, как это имело место в особняке де Тревиля. Он уже перестал ждать, что вот-вот ворвется королевская стража и поволочет всех присутствующих в Бастилию. Начал понемногу привыкать, что столичные пересуды чрезвычайно вольны и, что немаловажно, караются колесованием или Бастилией в исключительно редких случаях…

Когда лакей провел его в кабинет капитана, он увидел перед собой мужчину тридцати с лишним лет, чуть располневшего, с румяным лицом, не лишенным известного лукавства, — и буквально сразу же по выговору опознал в нем уроженца Пикардии.

— Прошу вас, садитесь, шевалье, — предложил де Кавуа с той чуточку отстраненной вежливостью, что служит признаком человека безусловно светского. — Итак, вы — д'Артаньян… из Беарна. Подобно многим провинциалам вы… да что там, и ваш покорный слуга в том числе, пустились в Париж за фортуной… Мне следовало бы поинтересоваться вашими рекомендательными письмами, но я слышал, что вы их утратили при странных обстоятельствах…

— Ваша милость! — воскликнул д'Артаньян в непритворном удивлении. — Неужели слухи о злоключениях ничем не примечательного дворянина докатились и до Парижа?!

— Его высокопреосвященство кардинал обязан знать все, что творится в стране, — сказал де Кавуа уклончиво. — А следовательно, и его слуги обязаны не ударить в грязь лицом… Итак, вас угораздило столкнуться с этими головорезами Атосом и Портосом…

— И между прочим, даже остаться победителем в поединке! — заявил д'Артаньян, гордо подняв голову.

— Да, и это мне известно… Вы, часом, не пытались ли найти на них управу у господина де Тревиля?

— Господин капитан, вы, честное слово, ясновидец, — сказал д'Артаньян, заметно поскучнев. — Как раз пытался, но… В общем, мои надежды оказались напрасны.

— Этого следовало ожидать, д'Артаньян. Мушкетеры короля, начиная с их капитана, — тесно спаянная компания, кое в чем подобная, увы, алжирским пиратам… Человеку со стороны нечего искать справедливости там, где ущемлены их интересы.

— Я это уже понял, — сказал д'Артаньян. — Ну что же, у меня остается еще шпага, с которой вышеупомянутые господа уже знакомы… И я знаю, где их искать…

— Послушайте моего совета, молодой человек, — серьезно сказал де Кавуа. — Конечно, при быстрой ходьбе обычно одолевают изрядный кусок пути — но и больнее всего расшибают себе ноги, излишне торопясь вперед… Вы сейчас не более чем одинокий храбрец — а эти господа многочисленны, спаяны традициями роты и, что еще опаснее, имеют неплохую поддержку в Лувре. Так что, умоляю вас, воздержитесь от опрометчивых решений. Я не сомневаюсь в вашей храбрости, но даже славные герои прошлого не рисковали выходить в одиночку на целое войско…

— Вот об этом и разговор! — живо подхватил д'Артаньян. — Поверьте, любезный капитан, я не настолько самонадеян, чтобы в одиночку противостоять всему свету. Собственно говоря, я и прибыл в Париж, чтобы, смирив гасконскую гордыню, стать частичкой некой силы…

— Догадываюсь, — кивнул де Кавуа. — Вероятнее всего, вы станете просить о зачислении в роту?

— Вы, положительно, ясновидец, — поклонился гасконец. — В самом деле, я имею дерзость просить вас именно об этом.

Де Кавуа посмотрел на него с хитрым прищуром:

— И вас не останавливает то, что гвардейцы кардинала, как бы это дипломатичнее выразиться, не всегда окружены всеобщей любовью? Увы, большей частью обстоит как раз наоборот…

— Черт побери! — сказал д'Артаньян. — Какое это имеет значение, если сама служба у столь выдающейся личности, каков кардинал, искупает все неудобства? Знаете, мой отец крайне почтительно отзывался о его высокопреосвященстве и ценит в нем государственного мужа… И то, что я видел и слышал по дороге сюда, лишь укрепляет меня в этом убеждении. И наконец… — дерзко ухмыльнулся он. — Эта самая неприязнь, что порой высказывается окружающими, как раз и служит великолепным поводом…

— Почаще обнажать шпагу?

— Прах меня побери, вот именно!

— Сударь… — сказал де Кавуа. — Если надо быть бравым, для этого совсем не обязательно быть задирой. Бывают порой случаи, когда поручения кардинала как раз заключаются не в том, чтобы звенеть шпагой…

— Охотно вам верю.

— И запомните еще вот что, любезный провинциал, — продолжал де Кавуа. — Не хотелось бы, чтобы ваше буйное воображение сыграло с вами злую шутку. В конце концов, и мушкетеры короля, и мушкетеры кардинала служат одному королю, одному знамени. Конечно, случаются порою… прискорбные инциденты, вызванные чрезмерной запальчивостью. Однако стычки таковые, безусловно, осуждаются как его величеством, так и его высокопреосвященством, рука об руку трудящимися на благо королевства…

— Ну да, я знаю, — сказал д'Артаньян с видом величайшего простодушия. — я кое о чем наслышан был в дороге… Мне говорили достойные доверия люди, что господин кардинал порою рассылает по провинциям специальных людей, чтобы они отыскали ему тамошних знаменитых бретёров, достойных пополнить ряды мушкетеров его высокопреосвященства… Речь, разумеется, идет о том, чтобы таковые господа проявили себя исключительно против испанцев или иного внешнего врага…

И он не удержался от улыбки, прекрасно уже зная, что как король, так и кардинал кичились отвагой своих гвардейцев — которую те, конечно же, проявляли в стычках меж собою к явному негодованию своих господ и по скрытому их поощрению…

— Положительно, мне говорили о нем сущую правду, — пробормотал де Кавуа в сторону. Этот гасконец и неглуп, и хитер… И он громко произнес: