Александр Бушков - Провинциал, о котором заговорил Париж

Только теперь д'Артаньян спохватился, что не снял навязанное герцогиней де Шеврез маскарадное одеяние, синий плащ королевских мушкетеров, — да так и несся в нем по Парижу.

Кровь бросилась ему в лицо при последних словах Арамиса, и он надменно ответил, выпрямившись и скрестив руки на груди:

— Если вы намеревались меня оскорбить, то жестоко ошиблись. Подобные эпитеты свидетельствуют лишь о вашей глупости.

— Неужели? — с интересом спросил Арамис, приняв вид человека, которому больше некуда спешить. — Не будете ли так любезны повторить?

Д'Артаньян открыл было рот… и прикусил язык. Он никак не мог сейчас драться — когда в его руках, быть может, была жизнь короля и кардинала, когда ставкой в игре была корона Франции, над которой неожиданно сгустилась мрачная тень…

— Соблаговолите назначить время и место, — сказал он нетерпеливо. — Любые секунданты, любые условия, меня устроит все. Но сейчас я спешу по чрезвычайно важному…

Арамис, со злым огоньком в глазах, бесцеремонно прервал:

— Вас что, необходимо оскорбить действием, трус вы гасконский? Быть может, вы и тогда не будете драться?

Только теперь д'Артаньян в полной мере осознал, в каком положении находился Атос тогда, в Менге. Собрав всю силу воли, он попытался взять себя в руки, но ничего из этого не вышло — рука сама метнулась к эфесу шпаги, и собственный голос он слышал словно бы со стороны:

— Кого это вы назвали трусом?

— Вас, милейший. Вы не только трус, но и полишинель. Кто вам позволил напяливать плащ столь славной роты, которого вы недостойны? Да вы невероятный нахал!

— Быть может, — ответил д'Артаньян сквозь зубы. — Вот только не вам, господин недопеченный аббатик, учить меня хорошим манерам.

— Как знать…

Возле них — на значительном отдалении, понятно — уже собирались парижские зеваки, обладавшие прямо-таки мистическим чутьем на подобные зрелища и способные безошибочным нюхом определить за безобидным вроде бы разговором прелюдию к поединку…

— Ну так что же? — осведомился Арамис. — Угодно вам проследовать со мною… ну, скажем, на пустырь за Люксембургским дворцом?

— Черт побери, нет! — сказал д'Артаньян и, не колеблясь более, обнажил шпагу. — я спешу по невероятно важному делу, и у меня нет времени на шутов вроде вас, несостоявшихся священников, вообразивших себя бретёрами… Либо деритесь прямо здесь, либо проваливайте к чертовой матери, а я вас прогоню уколами в зад!

— Здесь? — спросил Арамис, невольно оглядываясь.

В самом деле, место было выбрано не только многолюдное, но и опасное для обоих участников дуэли — справа была церковь Сен-Жермен Локсерруа, а справа, совсем близко, Лувр. Даже не особенно приходилось напрягать взгляд, чтобы рассмотреть кариатиды западного крыла королевского дворца, а также швейцарских гвардейцев у одного из входов…

— Говорю вам, у меня совершенно нет времени! — воскликнул д'Артаньян. — Или соблаговолите назначить время и место, чтобы мы встретились чуть попозже, или катитесь к черту!

— Здесь может быть умысел…

— Прах вас побери, не я вас остановил, а вы меня, болван! — прямо-таки взревел д'Артаньян. — Мне и навязывать условия! Ну? Ладно, ладно, проваливайте отсюда, аббатик, у меня нет времени, и я, чего доброго, постараюсь вас убить моментально…

— Посмотрим, как это у вас получится! — вскричал побледневший Арамис и тоже выхватил шпагу. — Ну, извольте!

Клинки скрестились, последовало несколько выпадов.

— Люди добрые, лопни мои глаза, это же Бутвиль! — заорал кто-то из растущей толпы зевак. — Точно вам говорю, это сам знаменитый Бутвиль! Кто еще способен драться возле Лувра?!

Слышавший это краем уха д'Артаньян был несказанно обрадован репликой случайного зеваки — немалая честь быть принятым за легендарного Франсуа де Монморанси, сеньора де Бутвиля, непревзойденного забияку, обожавшего устраивать дуэли в самом центре Парижа в знак особого презрения к строгим эдиктам короля и кардинала-министра! Пожалуй, даже Бутвиль до сих пор не завязывал поединка в паре шагов от Лувра…

Но некогда было тешить самолюбие — рассерженный Арамис напирал не на шутку… Д'Артаньян, отпрыгнув назад и вынудив противника повернуться лицом к солнцу, а значит, оказаться в заведомо невыгодном положении, налетел, как вихрь. Он превзошел самого себя, казалось, что в руке у него сверкает молниями Зевса целая дюжина шпаг, — вот только гасконцу было не до столь высокопарных сравнений, да и о Зевсе он имел самое смутное представление все от того же недостатка образования. Он просто стремился покончить дело как можно быстрее и с наибольшей для себя выгодой — он сейчас не имел права оказаться убитым или раненым…

Собственно, они были не в равном положении — за Арамисом стояли лишь его уязвленная гордость и стремление свести счеты, а вот гасконец ощущал себя ответственным и за других, и, да простятся ему столь пафосные мысли, за Францию…

Острие шпаги Арамиса пробило край плаща — но д'Артаньян, молниеносно уклонившись, уже нанес удар в правую руку противника, на ладонь повыше локтя.

Арамис, издав невольный стон, разжал пальцы, и шпага загремела по брусчатке. Быстренько наступив на нее ногой, чтобы поединок, не дай бог, не затянулся, — вдруг Арамис столь же ловко дерется и левой? — д'Артаньян приставил противнику острие к груди и быстро спросил:

— Признаете себя побежденным? Ну, не тяните, мне некогда с вами возиться! Признавайте себя побежденным или, клянусь богом…

— Признаю, — нехотя произнес Арамис, зажимая рану левой ладонью и пошатываясь.

— Ну, то-то, — удовлетворенно вздохнул д'Артаньян, побыстрее вкладывая свой клинок в ножны. — Вашу шпагу я, с вашего позволения, и на этот раз прихвачу с собой, поскольку имею на это полное право. Не волнуйтесь, она у меня будет висеть на почетном месте рядом с дюжиной других, из которых половина когда-то принадлежала вам и вашим товарищам по роте… Послушайте, Арамис! Откровенно вам говорю, бросьте вы эту дурную привычку — драться со мной. Сами видите, ничего хорошего из этого не выходит — ни тогда, в книжной лавке, ни теперь…

— Вообще-то говорят, что бог любит троицу, — процедил Арамис, пошатываясь от потери крови, но силясь сохранить вид несгибаемый и стоический. — Мы еще встретимся.

— Ладно, ладно, как хотите… Ну, мне пора бежать. О вас позаботятся — тут столпилось столько народу… Вот черт!

Д'Артаньян с упавшим сердцем убедился, что бежать поздно, да и некуда — зеваки брызнули во все стороны, словно вспугнутые воробьи, и вокруг гасконца стало смыкаться кольцо не менее чем из двадцати стражников, низко опустивших алебарды. Д'Артаньяну они показались ордой спятивших поваров, накинувшихся со шпиговальными иглами на заячью тушку.