Александр Бушков - Тень над короной Франции

Он проворно протянул руку и ухватил край пеньюара.

— Шарль, оставьте! Я все же налью вам стакан вина…

В свете лампы сгустком крови сверкнул крупный карбункул на ее тонком пальце. Она попыталась высвободиться, но гасконец не пускал: ощутив прилив сил, он твердо намеревался, оставив вино на потом, повторить кое-что из случившегося недавно…

Молодая женщина рванулась всерьез. Гасконец держал тонкую ткань крепко.

Послышался тихий треск, батист разорвался и сполз с ее плеч, открыв пленительное зрелище…

Пленительное?!

— Боже милостивый! — вскричал д'Артаньян, замерев на постели в совершеннейшем оцепенении, пораженный в самое сердце.

На ее круглом белоснежном плече гасконец с невыразимым ужасом увидел позорную отметину, без сомнения, наложенную рукой палача, — чуть стертое, но вполне отчетливо видимое клеймо, крылатого льва. Клеймо, безусловно, было не французским — во Франции преступниц метят цветком лилии, — но это ничего не меняло…

Констанция обернулась к нему уже не как женщина — она сейчас напоминала раненую пантеру. В каком-то невероятно ясном озарении ума гасконец вдруг подумал, что никогда не видел ее плеч прежде, — даже тогда, в Лувре, когда она лежала в объятиях англичанина, не позволила ему обнажить плечи…

— Ах ты, мерзавец! — прошипела она голосом, мало напоминавшим человеческий. — Надо ж тебе было…

Во мгновение ока подняв крышку стоявшей рядом с лампой шкатулки, она выхватила оттуда стилет с длинным тонким лезвием и, переступив через окончательно свалившийся пеньюар, бросилась на постель к д'Артаньяну — обнаженная, с исказившимся гримасой нечеловеческой злобы лицом, с оскаленными зубами и горящими глазами.

Как ни был храбр гасконец, даже для него это оказалось чересчур — он шарахнулся к стене, словно спасаясь от разъяренного зверя, каким, впрочем, красавица Констанция сейчас и казалась, растеряв все человеческое…

Неизвестно, чем бы все кончилось, но дрожащая рука д'Артаньяна нащупала эфес шпаги — перевязь висела на спинке кресла. Ощутив под пальцами знакомый предмет, он обрел толику уверенности — и проворно выхватил клинок из ножен, не сомневаясь, что речь сейчас идет о жизни и смерти.

— Я не виновата, — сказала Констанция быстрым, горячечным шепотом. — Надо ж было вам, Шарль… Ничего не поделаешь, придется вам умереть… Никто не должен этого видеть…

Она надвигалась с искаженным лицом, выжидая удобный момент для удара, — но д'Артаньян, очнувшись от наваждения, уже поднял шпагу и, не колеблясь, приставил острие к ее груди.

Ее ярость была столь безоглядна, что она в первый момент попыталась добиться своего — и отодвинулась, лишь когда острие оцарапало ее белоснежную кожу и пониже ключицы выступила алая капелька крови, набухшая так, что стала величиной с карбункул на ее пальце.

Констанция не отказалась от своего смертоубийственного замысла — она просто зорко выжидала подходящего для нападения момента. Губы ее кривились, лицо свело жуткой гримасой, в ярком свете лампы крылатый лев на плече стал еще более четким, хотя с ним, несомненно, долго и упорно пытались разделаться, свести какимито притираниями…

Гасконец понял, что пора самым решительным образом плюнуть на предрассудки и вульгарнейшим образом спасаться бегством — добраться до нижнего этажа, до своей комнаты, где дверь запирается изнутри, где есть пистолеты и мушкеты, где поддержит верный Планше. Она не лгала в одном: что дом пуст. Пребывай сейчас поблизости какие-то ее сообщники, они непременно прибежали бы на шум — но никто так и не вломился, и она никого не призывала на помощь…

— Успокойтесь, моя красавица, успокойтесь! — воскликнул д'Артаньян с обычной своей насмешливостью, делая финты шпагой. — Иначе я нарисую на ваших щечках по такой же крылатой кошечке — не столь мастерски, но старательно…

— Чтоб ты сдох! — крикнула Констанция, стоя на коленях посреди постели и яростно высматривая момент для удара.

— Неудачное пожелание, — откликнулся д'Артаньян, потихонечку продвигаясь к самому краю постели, опуская с нее одну ногу, потом другую. — Не в мои юные годы думать о смерти… Интересно, чей это герб, крылатый лев? Что-то такое в голове крутится… Не возьму в толк, где это вас так украсили… Не подскажете, за что?

— Чертов гасконец!

— Удивительно точное определение, — сказал д'Артаньян, мало-помалу продвигаясь вдоль стены к выходу. — Ничего не имею против, когда оно звучит из уст врага… Эй, эй, поосторожнее, красотка! Иначе, богом клянусь, проткну, как утку на вертеле!

Не было ни времени, ни возможности подбирать одежду — и он, нагой, как Адам, упорно продвигался к двери. Констанция следовала за ним на некотором расстоянии, как сомнамбула, порой пытаясь резким броском зайти слева или справа, — но гасконец, чьи чувства обострились от смертельной угрозы, вовремя замечал все эти попытки и пресекал их молниеносными выпадами.

— Напрасно, моя прелесть, — хрипло выговорил он, поводя клинком. — В этой забаве тебе ни за что не выиграть. Нет должного навыка, уж прости за откровенность…

— Ты умрешь, скотина!

— Все мы когда-нибудь умрем, — философски ответил д'Артаньян. — Но мне, откровенно говоря, будет приятнее, красотка, если первой будешь ты, уж извини на худом слове… стоять! Я не шучу! Это не тот случай, когда гасконец будет щадить женщину! Стой, говорю, ведьма чертова, проткну ко всем чертям!

Констанция неотступно следовала за ним растрепанной фурией, высоко подняв руку с кинжалом.

— Черт возьми… — бормотал гасконец себе под нос. — В чем-чем, а уж в геральдике дворянин обязан быть силен, даже такой беарнский неуч, как я… Что-то мне напоминает эта крылатая кошка, определенно… Геннегау… нет, с чего бы? Ага! Венеция! Клянусь спасением души, Венеция! Это венецианский герб!

Ее лицо, и без того страшное, исказилось вовсе уж жутко, и гасконец понял, что определил верно.

— Волк меня заешь, красотка, со всеми потрохами! — воскликнул он, крест-накрест рассекая воздух перед собой свистящими взмахами клинка, чтобы удержать эту фурию от новой атаки. — Похоже, ты в свое время неплохо провела время в Венеции, и, судя по старому клейму, в самые что ни на есть юные годы! Чем же ты так допекла тамошние власти, что они решили тебя этак вот почествовать?

— Я до тебя непременно доберусь, мерзавец! — выдохнула Констанция сквозь пену на губах. — И до твоей девки тоже!

— Попробуй, — сказал д'Артаньян хладнокровно, спиной вперед вываливаясь в дверь. — Но предупреждаю, что кончится это для тебя самую малость похуже, чем в Венеции…

На лестнице было темно, ее скупо освещал лишь серебристый лунный свет. Упасть — значило погибнуть, Констанция неотступно следовала за ним, показалось даже, что в полумраке ее глаза светятся, как у волка из гасконских лесов.