Рафаэль Сабатини - Женитьба Корбаля

— Так что вы сказали, месье? — спросила она, решив положить конец становившемуся неловким молчанию. — Какой пример я подаю вам?

Но он, словно ничего не слыша, продолжал глядеть на нее, и его лицо с каждым мгновением становилось все задумчивее.

— Moriturus te salutat! [29] «Идущий на смерть приветствует тебя!» (лат.). — ответил он, как древнеримский гладиатор, и поклонился ей. — И я очень рад, что сперва мне довелось повстречать вас.

Она слегка вздрогнула, услышав латинскую фразу, и догадалась о ее значении.

— Что вы сказали? Кто собирается умереть?

— В данном случае все, принадлежащие к нашему с вами классу, — загадочно ответил он. — Разве сейчас Франция не напоминает арену, с которой римские гладиаторы приветствовали этими словами цезаря? Но что же мы стоим? — воспитание напомнило ему о его обязанностях хозяина. — Вам необходимо переодеться, мадемуазель. Я сейчас позову горничную; возможно, у нее…

— О нет-нет! — остановила она его. — Все, что мне нужно, — это чистые простыни. Если вас не затруднит, принесите их сами и не рассказывайте обо мне остальным. Гражданин Шовиньер слишком близко, чтобы пренебрегать предосторожностями.

— Вы знакомы с гражданином Шовиньером?

Она улыбнулась, и ему очень захотелось, чтобы она сделала это еще раз.

— Я слышала о нем, — уклончиво ответила она.

— Наверное, вы правы, — кивнул Корбаль. — Пойдемте выберем все, что вам потребуется.

Он проводил ее в небольшую комнатку наверху, снабдил ее постельными принадлежностями, а затем спустился и сообщил своим домочадцам, что у них переночует крестьянский юноша, с которым он познакомился сегодня, возвращаясь из города. За столом они обращались к Антуану — так представил своего нового друга Корбаль — как к равному, но в их интонациях слышалась почтительность, не оставлявшая никаких сомнений в том, что они догадывались о происхождении гостя.

Глубокое уныние царило в тот вечер в маленькой компании, собравшейся за ужином в просторной кухне. Все уже знали о приговоре революционного трибунала, и Филомена сидела с красными заплаканными глазами, горюя о виконте, которого она обожала, и негодуя по поводу оскорбительного выбора, который ему предстояло сделать.

Один Корбаль как будто оставался равнодушен к мечу, занесенному над его головой. Он был на удивление разговорчив, весел и, пожалуй, слегка экзальтирован. Он заботливо ухаживал за своей гостьей и отводил взгляд от ее лица лишь тогда, когда замечал, что своим вниманием смущает ее.

Поначалу мадемуазель де Монсорбье чувствовала себя несколько неуютно. Эти огромные темные глаза, восторженно устремленные на нее, пробудили воспоминания, о которых она хотела бы навсегда забыть. Она вспомнила о другой паре глаз, пристально разглядывавших ее, оскорблявших ее самим своим назойливым вниманием. Но в глазах виконта читались лишь преклонение и готовность служить ей, они внушали уверенность, и еще задолго до того, как семейство Фужеро и Филомена удалились восвояси, мадемуазель де Монсорбье решила, что не ошиблась в своем хозяине. В его обращении со своими слугами она видела простоту и мягкость, искренность и подкупающее внутреннее благородство, на которое женщина могла безоговорочно положиться в трудную минуту.

Когда они остались вдвоем, он сам предложил ей отправиться отдыхать. Проводив ее наверх, он сдержанно пожелал ей спокойной ночи и удалился, даже не попытавшись поцеловать ей руку, что говорило о его тактичности и деликатности, хотя при иных обстоятельствах заставило бы усомниться в его воспитании.

— Мадемуазель, останьтесь еще на денек у нас. Не думайте, что вы потеряете время, — чем лучше вы отдохнете, тем быстрее вы будете потом двигаться, — с такими словами обратился месье де Корбаль к своей гостье на другое утро, когда они сидели в библиотеке, пыльной, неопрятной комнате с рядами книжных полок, возле одной из грязно-белых стен, куда он проводил ее после завтрака. Некогда красивая обстановка времен Людовика XV имела, как и все в этом доме, весьма запущенный вид, а бумаги, в беспорядке сваленные на массивном письменном столе, свидетельствовали о серьезных научных занятиях, начатых и, увы, заброшенных.

Мадемуазель де Монсорбье, сидевшая возле окна, на секунду задумалась над этим предложением и высказала мнение, что ей лучше отправиться в путь сегодня же вечером, чтобы не подвергать опасности месье виконта.

В ответ месье де Корбаль рассмеялся столь откровенно, что она почувствовала себя задетой. На ее взгляд, ничего смешного в ее словах не было — впрочем, она недолго оставалась в неведении. Разговаривая с ней, Корбаль расхаживал по комнате, и она не могла не обратить внимание на то, что по сравнению с вчерашним его видом сегодня он больше походил на дворянина. На нем был все тот же сюртук, в котором он предстал перед трибуналом, — другого, подходящего случаю, в его гардеробе просто не оказалось, — но на сей раз его шею украшали тонкие кружева, загорелые запястья скрывались под кружевными же гофрированными манжетами, а на ногах были извлеченные откуда-то из небытия лакированные туфли с бриллиантовыми застежками и красными каблуками, обладание которыми в революционной Франции могло стоить головы.

— Мадемуазель, я нахожусь в завидном положении человека, для которого перестали существовать такие понятия, как риск или страх, — пояснил он. — Сегодня вторник, а в ближайший четверг мне предстоит умереть. Вот почему я рассмеялся, когда вы сказали, что, укрывая вас, я подвергаюсь опасности.

Она резко выпрямилась в своем кресле, и ее глаза слегка расширились.

— Месье! Вы потешаетесь надо мной. Как можно, оставаясь на свободе?..

— Сейчас вы все узнаете, — перебил он ее и вкратце рассказал о вчерашнем заседании революционного трибунала и о вынесенном ему приговоре.

С замиранием сердца она выслушала его повествование, восхищаясь в то же время его самообладанием и чувством юмора, которое он сумел сохранить в столь отчаянном положении.

— Зверь! — вырвалось у нее, когда он закончил. — Жестокий, циничный зверь.

Виконт согласно кивнул.

— Да, мадемуазель. Я бы назвал его злодеем, любящим пошутить. Что ж, если моя голова и достанется ему, по крайней мере, он не заставит ее склониться перед собой.

Зажав руки между коленями, чтобы не выдать охватившего ее волнения, она попыталась убедить его искать спасения в бегстве, но он сразу же оборвал ее.

— Конечно, я думал об этом, — сказал он. — Но цена неудачи чересчур высока. Я не могу рисковать и не собираюсь становиться объектом охоты для якобинских ищеек. Если мне предстоит умереть, я умру, как подобает человеку моего происхождения, сохранив чувство собственного достоинства. Надеюсь, вы согласитесь, что у меня нет выбора. Все мои предки содрогнутся в своих могилах, если, спасая свою никчемную жизнь, я обесчещу себя.