Константин Бадигин - Корсары Ивана Грозного

— Просим тебя, великий государь, — продолжал посол, — пожалеть осиротевшее государство. До будущего вечного мира между нами не воюй Литву, не воюй Ливонии.

И Федор Воропай, закрыв руками лицо, заплакал. В толпе шляхтичей и вельмож, сопровождавших посла, послышались всхлипывания.

Царь Иван поднял руку, словно желая утешить скорбь. Он знал, ради чего приехало посольство. Еще до смерти своего короля литовские и королевские паны вели тайные переговоры, предлагая русскому царю корону Речи Посполитой.

— Федор, — сказал царь пронзительным голосом, — ты известил меня о кончине брата моего Жигимонда, о чем я хотя уже прежде слышал, но не верил, ибо нас, государей христианских, часто объявляют умершими, а мы по воле божьей все еще живем и здравствуем… Теперь верю и сожалею, тем более что Жигимонд не оставил ни брата, ни сына, который мог бы радеть о душе его и доброй памяти. Оставил двух сестер: одну — замужем, но какова жизнь ее в Швеции, всем известно, другую — в девицах, без заступника, без покровителя, но бог ее покровитель! Вельможные паны теперь без головы… Хотя у вас и много голов, но нет ни единой превосходной, в коей соединялись бы все думы, все мысли государственные, как потоки в море! — Царь остановился, строго посмотрел на своих бояр и вельмож, стоявших вдоль стен, словно деревянные статуи. Платком вытер пену с губ. — Немалое время были мы в раздоре с братом Жигимондом, вражда утихла, любовь начинала водворяться между нами, но еще не утвердилась — и Жигимонда не стало! Злочестие высится, христианство никнет. Если бы вы признали меня своим государем-защитником! Перестало бы веселиться злочестие, не унизил бы нас ни Царьград, ни самый Рим величавый. В отечестве вашем ославили меня злобным, гневным: не отрицаю того. Но да спросят меня, на кого злобствую? Скажу в ответ: на злобных. А доброму не пожалею отдать и сию златую цепь, и сию одежду, мною носимую… — Царь сделал движение, будто готовясь снять золотую цепь с шеи.

Тут советник царев, Малюта Скуратов, осмелился прервать речь царя Ивана.

— Государь самодержавный, — сказал он с поклоном, — казна твоя не убога, есть чем жаловать слуг верных.

— В Вильне, в Варшаве знают о богатстве моего отца и деда, а я вдвое богаче и сильнее. Упоминаю о том единственно мимоходом.

Царь Иван вспомнил сожжение Москвы Девлет-Гиреем в прошлом, 1571 году. Он знал, что в Польше и Литве он прослыл трусом, и решил оправдаться.

— Удивительно ли, что ваши короли любят своих подданных, которые их взаимно любят, — снова начал он. — А мои желали предать меня в руки хану и, быв впереди, не сразились. Пусть не одержали победы, но дали бы царю время изготовиться к новой битве. Я с благодарностью принял бы от них, в ознаменование усердия, хотя бы одну плеть татарскую. Имея с собой не более шести тысяч воинов, я не испугался многочисленности врагов, но, видя измену своих, только устранился. Одна тысяча мужественных спасла бы Москву, но люди знатные не хотели обороняться. Что было делать войску и народу? Хан сжег столицу, а мне и знать о том не дали. Вот дела бояр моих! Я казнил изменников, не милуют их и в Вильне… Если угодно всевышнему, чтобы я властвовал над вами, то обещаю нерушимо блюсти все уставы, права вольности ваши и еще распространять их, буде надобно.

Литовские и коронные вельможи при этих словах царя Ивана переглянулись между собой.

— Ежели паны вздумают избрать в короли моего царевича, то пусть знают, что у меня два сына, как два ока — не расстанусь ни с единым. Ежели захотите признать меня своим государем, то можете через великих послов условиться со мною о мире… Не стою за Полоцк, соглашусь кое-что добавить к нему, буде уступите мне всю Ливонию по Двину. Тогда обещаемся клятвой, я и дети мои, не воевать Литвы, доколе царствует дом наш в России православной. Перемирия не нарушу до срока, даю опасную грамоту для послов и буду ожидать их. Время дорого.

Опять воцарилось молчание. Бояре подумали, что царь Иван закончил свою речь.

— И титул наш будет, — вдруг снова заговорил он, подняв руку. — Божею милостью государь царь и великий князь всея России, Киевский, Владимирский, Московский, король Польский и великий князь Литовский… Имена всех других областей распишем по их знатности. Требую уважение к вере греческой. Да венчает меня на царство не латинский архиепископ, а митрополит Российский…

Думные бояре одобрительно зашумели, закивали головами. Речь царя им понравилась.

Литовские и королевские вельможи молчали.

Прием был окончен. Пятясь задом к дверям, посол Федор Воропай, литовские и королевские вельможи вышли из приемной палаты.

Однако царь не думал прекращать войну с Ливонией. Наоборот, он усиленно готовился к новому походу. Большая часть награбленной в Великом Новгороде казны пошла на пушки и всякое вооружение. Царь с нетерпением ждал часа, когда все будет готово. Возглавить поход он собирался сам.

Время шло быстро. Прошел сентябрь месяц, наступил октябрь. С деревьев облетели последние листья, только на дубах осталась жухлая желтизна. Шли дожди. Грязь на улицах Москвы засасывала колеса повозок. Пешему трудно было пройти. Ночи стали холодные, в домах топились печи.

В Москве царя Ивана давно дожидался посол крымского хана Девлет-Гирея — Талан-Мурза. Посла держали обычным порядком, в еде и питье не обижали, однако почестей никаких не оказывали.

Царь Иван принял посла неуважительно, словно захудалого и незваного гостя. Он решил за малейшее упущение в царском титуле 101 101 Почетное звание. прекратить прием и выпроводить посла из Москвы. Бояре, сановники, дьяки присутствовали на приеме в своих обычных одеждах. Только царские телохранители, как всегда, стояли у престола в нарядных белых кафтанах с серебряным оружием.

Ханский посол старался держаться важно, напыщенно, старался не уронить своего достоинства, но это ему удавалось плохо. Царское почетное звание он произнес полностью, без всяких сокращений.

— А помнишь, ты в прошлом годе мне сказывал, от хана кланяясь, тако: кто победил, тот и прав, тот и дань берет. Что же теперь скажешь? — не скрывая своего торжества, спросил царь Иван.

— Великий государь! — Ханский посол выставил вперед ногу и поднял голову. — Повелитель царей, великий из великих, повелел передать тебе, своему брату, что воеводы твои хвалятся мнимой победой. А ходил хан к Москве только лишь для заключения мира. Его храбрые воины притомили коней и слезами убедили хана возвратиться в свои земли. Вот почему хан Девлет-Гирей ушел из-под Москвы. А небольшие, маловажные битвы, случившиеся между нашими войнами, доказали превосходство крымцев, а не русских…

Посол замолчал, ожидая, пока толмач переведет. От напряжения на лице его выступили крупные капли.