Константин Паустовский - Бригантина, 69–70

И вот мы «айбурдаем». Строгаем от большого куска сырой оленины. Мясо тает во рту. «Может, крови оленьей хочешь?» — предлагает хозяин. Вежливо отказываюсь.

Жителю средней полосы да и северянину — жителю города эта трапеза покажется невероятной.

А между тем здесь нет ничего невероятного, просто необходимость и традиция. В кочевых условиях, зимой, когда олений обоз, скажем, часов восемь подряд движется по тундре и когда на нарты укладывают лишь самое необходимое, оставляя ненужные вещи на месте стоянки до возвращения, — в этих условиях нет никакой возможности сохранить от лютого мороза овощи, лук или чеснок. Все замерзает и в пищу уже не пригодно. А витамины нужны. Без них — цинга, другие болезни, без них — смерть. И вот тут-то на помощь человеку приходит сырое мясо, свежая оленья кровь — обычная пища оленевода. Если вы читали «Путь на Грумант» Бадигина, то помните, какая жуткая участь постигла одного из зимовщиков только оттого, что он отказался есть сырое мясо.

Разумеется, в поселках, на базах оседлости, там, где есть хорошие магазины, пища ненцев ничем не отличается от обычной. Кочующие со стадами бригады — совершенно другое дело.

Впрочем, перед тем как лечь спать, мы съели по громадному куску отлично сваренной оленины, запили ее бульоном.

На большом столе с крохотными подпиленными ножками, иначе в чуме он не уместится, гора пряников, конфет, печенья, банки сгущенного молока и кофе.

Первую ночь в чуме забыть невозможно. К воспоминаниям чисто романтического порядка присоединяется незабываемое ощущение насквозь простреливающего тебя холода.

Когда гаснет печурка, температура в чуме мгновенно опускается до наружной.

Чум временный, значит, не очень теплый. Спать нужно в малице.

Я перемерил все, что было, и по росту не нашел. Тогда меня завалили таким количеством шкур и одеял, что тяжело было повернуться. Причем, когда я все-таки рисковал пошевелиться, сразу один или два голоса спрашивали, не холодно ли мне, не затопить ли печь.

Утром по хорошему 30-градусному морозцу нам предстояло на оленях проделать солидный путь. Доехали мы благополучно.

Судьбы путешественников не схожи. Одним курят фимиам при жизни и забывают, едва успев похоронить. Другие умирают в безвестности, непонятые и осмеянные, и только потомки отдают им должное, ту дань славы и уважения, которую они так тщетно надеялись получить при жизни. В конце концов история все ставит на свое место, хотя во все века власть имущие стремились к обратному. Но зачастую ждать этого приходится очень долго. Для того чтобы оценить путешествие Ибн-Фадлана, потребовалась без малого тысяча лет.

В 923 году в Омане, в Южной Аравии, была поймана рыба, которая поражала своими размерами. Одного жиру из нее было извлечено 500 кувшинов. Скелет ее доставили в Багдад, напоказ самому халифу. «Право же, — передает очевидец, — челюсть рыбы подняли вверх и внесли через окно, так как она не входила в дверь».

Халиф интересовался рыбой, и поэтому придворные тоже интересовались рыбой, и летописцы писали о ней как о важнейшем событии в жизни государства.

В том же самом году в Багдаде некий Ахмед Ибн-Фадлан ибн-ал-Аббас ибн-Рашид ибн-Хаммад написал книгу о своем путешествии в далекие северные страны. Он проехал через всю Среднюю Азию и Казахстан, добрался до Средней Волги, наблюдал жизнь и нравы многих народов. Ибн-Фадлану было о чем рассказать читателю.

Но его книга никого не заинтересовала. Конкурировать с рыбой ей было не под силу. На книгу не обратили внимания, ее быстро забыли, затем потеряли. Казалось, она навсегда погибла. Лишь в Средней Азии сохранялись отдельные отрывки из нее, да и то в чужих, искаженных пересказах.

Но путешественнику не верили. В средние века в арабских странах любили читать о далеких и неведомых странах. Составление всевозможных географических энциклопедий было в те времена делом почетным и небезвыгодным. Но только один из многочисленных составителей удостоил поместить в свой труд куцые отрывки из его книги, да и то снабдив их специальной оговоркой: «Это ложь с его стороны, и на нем лежит ответственность за то, что он рассказал».

А в прошлом веке и даже в нашем этому мнению стали вторить ученые: археологи, историки, востоковеды, призывая «вывести Ибн-Фадлана на чистую воду». Книга его была названа бесстыдной мистификацией, автор — лгуном, никогда не бывшим ни в одной из перечисляемых им стран. Другие, правда, им возражали, брали автора под защиту. Обвиняемый молчал. Его единственный оправдательный документ — его книга была утеряна, и, как полагали, навсегда.

И только не так давно произошло то, что, увы, случается гораздо реже, чем хотелось бы. В городе Мешхеде, в Иране, нашли средневековый сборник рассказов о путешествиях. Среди прочих в нем сохранилась большая часть книги Ибн-Фадлана. Вымысел оказался истиной, лгун — мужественным и правдивым путешественником.

О далеком прошлом различных народов нашей Родины пока известно не слишком много, значительно меньше, чем хотелось бы. История цепко хранит свои тайны. На помощь приходит археология. Но остатки жилищ, гробницы и утварь сами по себе еще немы. Чтобы заставить их заговорить, нужно живое слово очевидца. А большая часть летописей и документов погибла в пожарах войн и нашествий. Ибн-Фадлану довелось побывать в тех краях, куда никто другой до него не добирался. Он своими глазами наблюдал жизнь наших предков и описал ее подробно и точно.

Джафару ал-Муктадиру было всего тринадцать лет, когда в августе 908 года он стал багдадским халифом, повелителем правоверных. Казалось, все шло хорошо. Держава простиралась от Египта до Памира, от Аравии до Кавказа. Всюду славили аллаха и его пророка. Вот только у их земного наместника — халифа — становилось все больше врагов, а недовольные осмелели и подняли головы. Но ал-Муктадира это не беспокоило.

Хмельной с утра до вечера, он предпочитал весело проводить время в гареме. Правда, коран строго-настрого запрещал пить вино, но чем-чем, а благочестием повелитель правоверных не отличался. Кроме женщин и вина, у него была еще одна страсть — редкие животные. Не правда ли, вполне достаточно для правителя? Управление государством он предоставил временщикам. А для того чтобы попасть в фавор, надо было угодить халифу. И каждый старался изо всех сил.

Из Аравии прислали зверинец с морскими чудовищами, из Восточной Азии — обезьян, из Африки — огромного муравья, скованного цепью и посаженного в железную клетку. Муравей по дороге издох, но его законсервировали, положив в «горький сок». «И видели его сам ал-Муктадир и жители Багдада».