Вальтер Скотт - Уэверли, или шестьдесят лет назад

Если мои прекрасные читательницы держатся того мнения, что легкомыслие моего героя в вопросах любви совершенно непростительно, я должен буду напомнить им, что все его горести и затруднения проистекали не только из этого чувствительного источника. Даже лирический поэт, столь трогательно жалующийся на свои любовные страдания, не мог забыть, что он в то же самое время «погряз в долгах и пьян», что, без сомнения, немало усугубляло его плачевное положение. По целым дням иной раз Уэверли не вспоминал ни о Флоре, ни о Розе Брэдуордин, и голова его была исключительно занята мучительными догадками о том, что может твориться теперь в Уэверли-Оноре и каков может быть исход гражданской войны, с которой он связал свою судьбу. Полковник Толбот часто вызывал его на споры о справедливости дела, которое он поддерживал.

— Я не хочу этим сказать, — говорил он, — что вы имеете право теперь отстать от него: как бы ни сложились обстоятельства, вы обязаны оставаться верным столь необдуманно данному слову. Но я хочу, чтобы вы отдали себе ясный отчет, что справедливость не на вашей стороне, что вы сражаетесь против истинных интересов вашей родины и что, как англичанин и патриот, вы должны ухватиться за первую же возможность, чтобы отступить от этого несчастного предприятия, прежде чем снежный ком успеет растаять.

В этих политических спорах Уэверли обыкновенно приводил обычные аргументы своей партии, которыми излишне докучать читателю. Но ему почти нечего было сказать, когда полковник предлагал ему сравнить силы мятежников, собирающихся свергнуть правительство, с теми, которые сколачивались, и притом очень быстро, для его поддержки. На это у Уэверли был один ответ:

— Если дело, к которому я примкнул опасно, тем позорнее будет, если я его брошу.

Этим он, в свою очередь, заставлял полковника Толбота замолчать и переводил разговор на другую тему.

Однажды после долгого спора друзья разошлись, и наш герой отправился спать. Около полуночи его разбудили подавленные стоны. Он вздрогнул и стал прислушиваться. Звуки доносились из комнаты полковника Толбота, отделенной от его спальни деревянной перегородкой.

Уэверли подошел к двери и услышал глубокие, тяжелые вздохи. Что могло случиться? Полковник расстался с ним как будто в обычном расположении духа. Не заболел ли он, чего доброго? С этой мыслью Эдуард осторожно приоткрыл дверь. Полковник сидел в халате за столом, на котором лежали письма и чей-то портрет. Он быстро поднял голову, и Эдуард остановился в нерешимости, не зная, подойти к нему или уйти, — он заметил, что по щекам полковника катятся слезы.

Полковнику, видимо, было стыдно, что он дал волю своим чувствам. Явно недовольный, он встал с места и строго произнес:

— Я полагаю, мистер Уэверли, что в своей комнате и в такой час даже пленник мог бы рассчитывать на то, что его избавят…

— Не говорите: от непрошеных посетителей, полковник Толбот. Мне послышалось, что вы тяжело дышите, и я решил, что вы заболели. Только поэтому я и потревожил вас.

— Я здоров, — сказал полковник, — совершенно здоров.

— Но я вижу, что у вас какое-то горе, — сказал Эдуард, — неужели нельзя ему помочь?

— Нет, ничем не поможешь. Я думал о своем доме и о неприятных известиях, которые я оттуда получил.

— Боже мой, неужели мой дядя?.. — воскликнул Уэверли.

— Нет, это горе касается исключительно меня. Мне стыдно, что вы были свидетелем того, как я поддался ему, но порой нашим горестным чувствам приходится давать отдушину, чтобы в остальное время достойнее их сносить. Я не хотел открыться вам, так как мог вас опечалить, а помочь мне все равно не в ваших силах. Но вы застали меня врасплох… И я вижу, что сами вы очень удивлены… Я не терплю секретов… Прочтите это…

Писала полковнику его сестра:

Получила твое письмо, дорогой брат, через Ходжеса. Сэр Э.У. и мистер Р. пока еще на свободе, но выезд из Лондона им запрещен. Как я была бы рада поделиться с тобой столь же благополучными вестями из дому. Но сообщение о несчастном деле под Престоном поразило нас как громом, в особенности ужасное известие, что ты погиб. Ты знаешь, в каком положении была леди Эмили, когда ты вынужден был ее покинуть из дружбы к сэру Э. На нее уже сильно подействовали печальные известия о мятеже в Шотландии; однако она старалась держаться мужественно, как, по ее словам, подобает твоей жене, а также ради ожидаемого наследника. Увы, дорогой брат, этим надеждам теперь положен конец! Несмотря на все мои старания, этот несчастный слух дошел до нее, прежде чем ее успели подготовить. У нее немедленно начались родовые муки, и несчастный младенец прожил всего несколько минут. Дай бог, чтобы на этом окончились наши несчастья! Но хотя своим письмом ты и опроверг ужасный слух и значительно ободрил ее, тем не менее д-рххх опасается. серьезных и, как ни прискорбно это писать, даже роковых последствий для ее здоровья, особенно из-за неизвестности, в которой ей придется пребывать еще некоторое время. К этому прибавляются еще представления о жестокости людей, к которым ты попал в руки.

Вот почему, дорогой брат, я прошу тебя, как только ты получишь это письмо, приложить все усилия, чтобы добиться освобождения — на честное ли слово, за выкуп или какими-либо иными возможными путями. Я не преувеличиваю опасности, в которой находится леди Эмили, но я не имею права, не смею скрывать от тебя правду.

Всегда, мой дорогой Филипп, преданная тебе сестра Дюси Толбот.

Прочитав это письмо, Уэверли остолбенел. Вывод для него был ясен: все эти несчастья свалились на полковника лишь потому, что он отправился его разыскивать. То, чего нельзя было поправить, уже само по себе было достаточно жестоко полковник Толбот и леди Эмили долгое время оставались бездетными и были вне себя от радости при мысли о ребенке. Теперь их надеждам не суждено было сбыться. Но и это разочарование было ничто по сравнению с угрожавшим несчастьем. И Эдуард с ужасом думал, что первопричиной всех этих зол является именно он.

Прежде чем он нашел в себе Силы ответить, полковник уже совершенно овладел собой, хотя по его затуманенному взору все еще видно было, как глубоко он страдает.

— Это такая женщина, дружок мой, — сказал он, — из-за которой и воину не стыдно плакать. — Он протянул ему миниатюру. На ней было изображено лицо, вполне заслуживающее такой похвалы. — А между тем, — продолжал он, — этот портрет — лишь слабое отражение очарования, которым она обладает… или обладала… быть может, об этом уже нужно говорить в прошедшем… Но да свершится воля господня!

— Вы должны ехать, сейчас же ехать к ней на помощь. Еще не поздно… Не должно быть поздно…