Юрий Винничук - Танго смерти

Теперь, когда ты обеспечил свое будущее, можешь вести себя смелее. Дьяволу это, безусловно, понравится. Самое важное, делай все со смехом и песнями, чтобы таким образом показать, какой ты сорвиголова.

Бей себя снова камнем в грудь, вытаскивай ребра и швыряй Ему к ногам. Из них вырастут твои дети, которые будут гордиться тобой. Кромсай себя без сожаления.

Дьявол будет очень тронут, если ты предложишь Ему сделать из твоих кишок надувные шары. Он будет надувать их, а ты пробивать колючкой. Вот увидишь, как Он будет радоваться при каждом «Бух!»

Да и ты позабавишься.

Последнюю кишку – самую толстую – приложи Дьяволу к заднице и попроси его перднуть. Когда кишка наполнится газом, вознесись с шаром в голубые небеса и стань ангелом».

Эта книга была такая толстая, что ее одной рукой не удержишь. На первой странице был изображен обычный вентерь, который устанавливают в реке на рыб, и больше ничего, но, перевернув эту страницу, ты мог обнаружить текст, который заставлял задуматься над тем, стоит ли продолжать листать книгу.

«Дорогой читатель, – было написано там. – Имей в виду, что если ты отважишься читать книгу «Вентерь», то с каждой прочитанной страницей будешь терять вес, становясь все меньше и меньше, чтобы в самом конце превратиться в такую кроху, которой, возможно, и не под силу уже будет перевернуть последние страницы. Но если ты успел прочитать эту книгу до самого конца, прежде чем исчезнуть, то сразу вернешься к своему первоначальному состоянию, и к тому же обретешь вечную жизнь. Итак, читать следует как можно быстрее, стараясь, однако, не пропустить ни единой страницы, ни единого слова, иначе весь твой труд пойдет насмарку. Если попытаешься заглянуть внутрь, потеряешь зрение. Ты должен листать страницу за страницей, а когда дойдешь до второй половины, то начнешь натыкаться на маленькие расплющенные трупики своих предшественников. Пусть они послужат тебе предостережением и ускорят твое чтение.

Вот и все, что тебе позволено знать об этой книге».

Люцилий решил для себя, что приступит к чтению этой книги только тогда, когда почувствует, что пришла пора умирать, почему-то он был уверен, что может предчувствовать этот момент. Смерть в книге казалась ему невероятно увлекательной, намного интереснее, чем в постели.

Эта книга могла разозлить любого, даже такого терпеливого читателя, каким был Люцилий. И только его благоговейное отношение к книгам не позволяло швырнуть ее в огонь.

А дело было в том, что книга имела свой секрет. Итак, если ее просто раскрыть, то можно увидеть лишь муравейник букв, копошащихся и расползающихся подальше от ваших глаз, бегущих со страницы на страницу, не позволяя вам уловить ни слова. Но если бы кто-то оказался настолько ловким, чтобы суметь раскрыть эту книгу так резко, что буквы не успели бы разбежаться, и уловить таким образом одно-единственное слово, (неважно даже, какое именно), то это сразу укротило бы книгу, и она позволила бы себя прочесть.

Но все попытки Люцилия подстеречь буквы в состоянии порядка, прежде чем они бросятся наутек, оказывались напрасными. Ни разу не смог он их застать врасплох. Буквы как будто постоянно были начеку и ежесекундно готовы были превратить текст в хаос. Вероятно, таков был их способ существования, и это доставляло им удовольствие.

Люцилия очень интересовало, кто был автором книги и как ему удалось написать это. Но и имя автора невозможно было прочитать. Ничего, ни единого слова.

Так заслуживает ли существования такая книга? Но если никто ее не сжег за сотни лет до меня, думал Люцилий, то и я не сожгу. А вдруг кому-то все-таки удастся приручить ее!

Среди книг Люцилия была одна книга с чистыми страницами. Там нельзя было прочесть ничего, кроме одного-единственного Слова. И было то Слово такое могущественное, что часто заставляло Люцилия открывать книгу на любой странице и зачитывать его. Книга эта имела над Люцилием власть, такую власть, которой, возможно, ни один книжник не имеет над книгой, а поэтому выходило, что не Люцилий читает книгу, а она сама вынуждает его к этому. Причем совсем не обязательно, чтобы она попалась на глаза, стоило Слову всплыть в памяти, и уже ничем нельзя было сдержать желание взять книгу в руки.

Спрашивается, зачем вообще ее читать, если там на каждой странице написано одно-единственное Слово, да и его Люцилий знал наизусть? Дело в том, что Слово, в зависимости от настроения, каких-то внешних обстоятельств, могло восприниматься по-разному, а кроме того, Люцилию все время казалось, что наступит такой момент, когда он, раскрыв книгу, сможет прочесть еще что-то, кроме того единственного Слова.

Несмотря на свою власть над Люцилием, книга долгое время не проявляла никаких агрессивных намерений и ничем не злоупотребляла. Читая ее, Люцилий всегда чувствовал, как Слово наливается какими-то тайными значениями, но неохотно поддается раскрытию этих значений, Слову будто нравилось находиться именно в этом состоянии многозначности и таинственности. Возможно, Слово боялось, что если его до конца поймут, то оно тут же умрет, превратится в набор звуков, уже непригодных для ежедневного перечитывания и медитаций. Этот страх, очевидно, со временем усиливался, ибо желание быть перечитанной у книги постепенно угасало, и она уже не так часто, как это бывало раньше, манила к себе хозяина.

Но однажды Люцилий раскрыл книгу, которая стояла на полке справа от той, с одним Словом, и – ужаснулся. Книга, в которой были собраны притчи Востока, превратилась тоже в книгу с одним-единственным Словом. Слово было другое, но это все равно не утешало, ведь пропало столько замечательных произведений. Люцилий заглянул в книгу, стоявшую слева, и ужаснулся еще больше – и эта книга превратилась в однословную. Это уже было похоже на эпидемию. Книга заразила болезнью все книжки, которые стояли рядом с ней. Люцилий принялся их листать и обнаружил, что отдельные страницы тоже заболели однословием.

Что было делать? Первая мысль – немедленно сжечь все однословные книги, пока эпидемия не распространилась на всю библиотеку. Но эти слова… они, возможно, мне еще пригодятся, – колебался поэт, но тут же задавал себе вопрос: а что, так трудно их запомнить? И даже если каждое из этих слов может быть квинтэссенцией книги, все же не хотелось бы, чтобы вся библиотека превратилась в сборник квинтэссенций.

В конце концов Люцилий сжег все однословные и частично зараженные книги. И в тот миг, когда они превратились в пепел, он забыл все слова, появившиеся на их отбеленных страницах. Не помнил даже того первого Слова, в которое вчитывался столько лет и от которого эпидемия перекинулась на соседние книги. С тех пор он постоянно жаждал слов, хотел их иметь при себе и теперь с какой-то особой жаждой набрасывался на книги, в надежде встретить и узнать хотя бы одно из тех слов, искал их лихорадочно и в своих рукописях, но к большому своему удивлению ничего даже отдаленно похожего не находил. И все же упрямо верил, что найдет. Для этого исписывал сотни листов бумаги, надеясь, что какое-то из этих слов все-таки всплывет из подсознания.