Юрий Винничук - Танго смерти

Лия, примостившись на диване, поджав под себя ноги, смотрела на меня испуганными глазами и спрашивала:

– Зачем, зачем они это говорят? Я ничего не понимаю. Меня это пугает.

– Это они передают информацию для армии, – ответил я. – Сообщают о продвижении немцев.

– Как ты думаешь, они уже близко?

– Возможно. Но мы будем защищаться.

– Мы? Ты собираешься защищать Львов вместе с поляками?

– Это и мой Львов тоже.

Я вышел на улицу за газетой, она была сплошь усеяна крупными заголовками и радостно сообщала о героическом сопротивлении, которое по всей линии фронта оказывает храбрая польская армия «наглому гунну, варвару 20 века». Однако те, что прибывали во Львов с Запада, рассказывали совсем другие вещи: немцы уже под Ченстоховой.

На Городоцкой упали бомбы и разрушили два больших дома, самолеты гудели над городом, люди разбегались, какой-то мальчик бегал под окнами и дул в свисток: тревога! – а самолеты гудели, и этот гул вселял ужас, желание забиться в какую-нибудь маленькую норку, а потом грохнуло так, что улица содрогнулась, земля завибрировала под ногами, зазвенели стекла, человеческий крик рассек воздух, и вслед за всем этим вдруг наступила тишина, только дым и пыль поднимались вверх и заволакивали все вокруг, забивали дыхание, вызывая желание сплевывать и отхаркивать что-то неприятное, что драло в горле, скрипело на зубах и не давало дышать. Темно-бурые снизу и желтые сверху клубы дыма вздымались со стороны главного вокзала, они вихрились и раскачивались, как кроны деревьев на ветру, меняя всякий раз свой цвет, то темнели и становились гуще, то делались светлее с отблесками пульсирующих красных языков, которые вырывались из станционных складов. Сторож ходил из квартиры в квартиру и велел набирать воду в ванны и лоханки, выварки и кастрюли на случай пожара, и вообще обеспечить себя водой, потому что воду должны перекрыть, останутся только колонки на улицах.

– Каждый великий человек имеет своих учеников, и всегда Иуда пишет его биографию, – сказал Ярош, завершая лекцию об арканумской литературе. – Именно так случилось и с Люцилием. Его биографом стал Альцестий, который при жизни всей душой ненавидел Люцилия, ревновал и пытался затмить своим талантом. Когда же тот умер, Альцестий успокоился и неожиданно стал писать о нем исключительно как о своем ближайшем товарище, словно приватизировал все воспоминания и исследования. И всякий раз, когда кто-нибудь еще осмеливался написать что-нибудь о его «кумире», Альцестий набрасывался на него, как ястреб. Поэтому жизнь и творчество Люцилия окутаны для нас дымкой фантазии, мы можем только догадываться, как было в действительности, однако другие сведения, в противовес Альцестию, до нас не дошли. И в этом заключается загадка Люцилия. Ведь что мы имеем? С одной стороны – биографию, которую мифологизировал он сам, а с другой – биографию, которую мифологизировал уже Альцестий. Но где же тогда правда? Правды мы не знаем. Мы, как тот буриданов осел, оказались между двух стогов сена и не можем решиться, с какого же стога ухватить пучок. Буриданов осел, как известно, так и сдох с голоду. Но мы существа мыслящие. Должны самостоятельно докапываться до истины. А о том, как именно мы это сделаем, я расскажу на следующей лекции.

Это была последняя лекция в тот день, Ярош уже собрался идти в библиотеку, когда к нему подошла Данка и спросила, был ли он когда-нибудь на Чертовой скале, он удивился:

– Нет, не был. А почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что я тоже не была, – она при этом засмеялась и бросила на него игривый взгляд поверх больших очков, вертя в руках сумочку. – Моя мама испекла пляцек и сказала, чтобы я вас обязательно угостила. Вот я и подумала, что было бы неплохо прогуляться… Пока стоит солнечная погода.

– Гм… – улыбнулся Ярош. – Заманчивое предложение. Но пляцек мы можем съесть и в парке.

– Пляцек здесь не главное. Главное другое. Я хочу прочитать вам с Чертовой скалы свои переводы стихов Люцилия.

– О-о, так бы сразу и сказали! Тогда мчимся на всех парусах. Но… будет, пожалуй, разумно, если мы выйдем из универа не вместе. Хорошо? Встретимся напротив короля Данилы на автобусной остановке.

Он еще хотел спросить ее об очках, которые делали ее несколько старше, и в них она была похожа на учительницу, ведь до сих пор он ее в очках не видел, но не успел – Данка развернулась на каблуках и исчезла. По пути Ярош снова купил вино, воду и сыр, Данка уже ждала его, они втиснулись в переполненный автобус, следовавший в Винники, и, сойдя у озера, отправились лесом в гору. До Чертовой скалы можно было идти и по пологому серпантину, но они решили карабкаться напрямик и за каких-то полчаса добрались туда, где высилась могучая Чертова скала, изрезанная трещинами и пещерами. Здесь среди леса она торчала, как бельмо на глазу. Ярош с Данкой залезли на скалу и, расстелив салфетки, устроили пиршество. Вокруг не было ни души – в будни сюда редко кто мог забрести.

– Между прочим, – сказал Ярош, – тут, где мы сидим, игуменья конвента бенедиктинок Йозефа Кун возвела беседку с остроконечной крышей и верандой, назвав ее «Святыней Аполлона». А еще она в 1834 году издала сборник стихов «Lem bergs schone Umgebungen» – «Прекрасные львовские окрестности», где описала и Чертову скалу, ведь это было очень популярное среди львовян место отдыха.

Тут он заметил, что Данка приложила ухо к скале и прислушалась.

– Что вы делаете?

– Прислушиваюсь, не донесется ли оттуда кукареканье петуха. – Заметив изумление Яроша, она объяснила: – Разве вы не читали? Черти несли эту скалу, чтобы сбросить ее на собор Святого Юра, но выронили на землю, заслышав крик петуха. Накануне один пьянчужка, заночевав в поле, подслушал чертовы планы. Вот и подстерег их с петухом. Но скала упала прямо на него. И теперь иногда, приложив к скале ухо, можно услышать, как кричит петух.

– Петух закукарекал ночью?

– Э, тот пьянчужка был не дурак. Он надел на голову петуху шапочку, которая закрывала ему глаза, а когда черти приблизились, зажег фонарь и резко эту шапочку снял. Свет блеснул перед глазами петуха, и он закукарекал. Кстати, проверено. Однажды, когда я была в селе, провела научный эксперимент. Я поймала петушка, занесла в комнату, где было темно, и накрыла вываркой. А через час зажгла перед вываркой свечу и подняла выварку. Петух радостно закукарекал.

– И с тех пор у вас проснулась тяга к науке?

– У меня специфическая тяга к науке. Мне нравится в нее погружаться, но не хочется делать никаких выводов.

Пляцек был рассыпчатый, с орехами и пряностями, без жирного крема, именно такой, как любил Ярош, ненавидя при этом торты, смазанные масляным кремом.