Юрий Галинский - За землю отчую.

ГЛАВА 17

На следующий день князья Константин и Владимир с боярами и воеводами делали смотр полкам. По главной площади Тарусы шли на рысях княжеские дружинники, шагали ополченцы — горожане и крестьяне из Тарусы, Алексина, Любутска, Калуги. Среди воинов были безусые юнцы и пожилые седобородые воины со шрамами и морщинами. Копья и рогатины, мечи и дубины, кинжалы и топоры, панцири и тигиляи [12]— у кого что. Лица суровы, в глазах — решимость.

Да...— вздохнул игумен Алексинского монастыря Никон и, обращаясь к боярину Андрею Ивановичу .Курному, который стоял рядом, произнес задумчиво: — Не хватает людей в градах и селах, некому на земле трудиться, ремесло делать, а тут рати, рати... Сколько доброго, угодного богу могли бы они руками своими сотворить — каменные храмы построить, землю засеять, образа господа нашего и святых угодников намалевать, детей взрастить.

Может, все и так оно, отче, да не к месту речи сии! — поправляя перевязь, на которой висела его раненая рука, хмуро заметил тот. — Ныне одним все должно мериться: как бы землю нашу и люд русский врагам на поруганье не отдать. Сеять, строить да в то же время быть рабами?! К чему такое? Для кого?

Никон, плотный, высокий ростом, еще не старый человек, не отвечая, медленно огладил руками свою новую черную рясу и, то ли соглашаясь, то ли оспаривая, качнул головой.

Шествие ратников затягивалось. Несколько раз начинался и переставал по-осеннему мелкий, нудный дождь, пока наконец не разразился ливень. Сразу стемнело, поднялся ветер, но князья, бояре и воеводы, кутаясь в промокшие плащи-епанчи не сходили с коней, стояли молчаливыми, неподвижыми группами. Только князь Константин, держа высоко в приветствии руку, возглашал громко, на всю площадь:

Слава воям! Слава Тарусе! Слава Алексину! Слава Калуге! Слава!..

А в ответ неслось громовое:

Слава князю Константину Иванычу Тарусскому! Слава Руси! Слава! Слава! Слава!..

После смотра воинства Константин Иванович, отпустив бояр и воевод, позвал брата Владимира отужинать с ним в горнице. Сбросив промокшую одежду, князья облачились в шелковые рубахи, на ноги надели легкие туфли-моршни, сшитые из кожи. В горнице уже был накрыт стол. На желтой парчовой скатерти, пестро расшитой красными цветами и зелеными листьями, стояли в серебряных и оловянных блюдах и мисках мясной и рыбный студень, стерляжья икра, заливная осетрина, тертая редька, моченые яблоки, грибы в уксусе, соленые огурцы и капуста. Между ними высились расписные фарфоровые сулеи с медом и пивом, кувшины с ягодным соком. На бревенчатых дубовых стенах были развешены охотничьи трофеи — головы оленя, лося, медведя, волков, рысей. Вбитые в стены медные светцы с зажженными лучинами и поставленные в углах на полу два высоких светца со свечами ярко освещали горницу.

Поначалу проголодавшиеся князья ели молча, то и дело осушая большие серебряные чарки с белым и красным медом. Но вот Константин Иванович положил разрисованную узорами деревянную ложку на стол и, улыбнувшись, взглянул на брата. Со вчерашнего дня, когда ему удалось спасти свою семью, князя не оставляло хорошее расположение духа. Возвратившись с женой и детьми в Тарусу, Константин Иванович тут же наградил Василька и уцелевших дружинников и порубежников серебряными чарками и деньгами, а боярина Андрея Курного порадовал богатым даром — княжеским селом, примыкавшим к его вотчине. Князю казалось славным предзнаменованием и то, что ему с ходу удалось разгромить вражеский отряд — почти все ордынцы были перебиты или взяты в плен, ушла лишь горстка.

Опершись руками на покрытую красным бархатом лавку, он поднялся из-за стола, взял дамасскую саблю с отделанной золотом и серебром рукояткой, в которую были вправлены рубины и сапфиры, и передал ее Владимиру.

Жалую тебя, брат мой хоробрый, сею саблей, дабы без пощады разил ты наших врагов!

Младший тоже встал, с поклоном принял оружие, а сам подумал насмешливо: «Дарит мне саблю татарского тысячника, коего я убил...»

Ну вот, Володимир, теперь можно поговорить, посоветоваться обо всех тревогах наших,— присаживаясь рядом с братом, сказал князь Константин.— Идти ли нам на крымцев, дабы изгнать их с земли нашей, а может* дать бой под Тарусой? Сила собралась у нас знатная—вон сколько ратников по Тарусе сегодня прошло. Говори, брате, что мыслишь о том?

Владимир молчал, лицо его с небольшой светло-русой бородкой было задумчиво и серьезно.

«Костянтин говорит, что воев у нас много. А их ведь и семи тыщ не наберется, да и какие то вой...»

Чего молчишь? — перебил его раздумье старший.— Али сомневаешься?

Что тебе сказать, брате,— нахмурился тот.— Не серчай, но мне тебя не понять. Такое задумал...— Он пожал крепкими плечами, плотно обтянутыми малиновым шелком рубахи.— Сколько у нас воев?.. Две тыщи конников да пять тыщ ополченцев. Ежели бы такие ополченцы, что с нашим покойным отцом на Куликово поле ходили и полегли там в лихую годину, а то одни юнцы да старцы. И с таким воинством ты хочешь побить татар, изгнать их с Тарусчины?..— Горько усмехнувшись, Владимир махнул рукой.

Слушая его, Константин мрачнел. Едва брат умолк, он резким движением взял со стола сулею с белым медом, рывком налил себе полную чарку так, что даже на скатерть плеснул. Не приглашая Владимира, выпил один. Потом, бросив недовольный взгляд на брата, отчеканил:

Все одно будет по-моему!

Слова младшего разозлили его, хорошее настроение куда и делось. Тарусский князь был горд, крут норовом, если что задумал, ни с кем не считался, разубедить его никому не удавалось. Владимир знал это и не перечил брату, с детских лет был послушен его воле. Но тут не сдержался, бросил в сердцах:

Безрассудство есть сие!

Кровь прилила к голове князя Константина, затуманила взор. «Вот тебе и брат родный!.. Не только не поддержал, а еще и насмеялся, супротив пошел!»

Константин Иванович встал, прошелся по горнице, с досадой думал: «Вишь, как себя показал. А я-то мыслил: заранее переговорю с ним, дабы на думе боярской завтра и он сказал нужное слово. Почитал за храбреца, чай, всегда первым в сечу кидался, мыслил, он и ныне загорится. Чего греха таить, надеялся, что укрепит меня в сем решении, сомнения мои развеет».

Несколько поостыв, подошел к брату, спросил настороженно:

Может, посоветуешь бросить отчий удел и на поклон в Москву податься? Небось приютят, сделают такую милость?

Владимир поднялся с лавки, не обращая внимания на резкий тон старшего, сказал спокойно:

Им ныне не до тебя, Константин, сам знаешь. Татары уже к Москве, должно, подошли, а Михайла Тверской, как и Олег Рязанский, затаились. Сидят, выжидают, что дале будет.

Ты, Володимир, от дела не уходи, прямиком скажи, что мыслишь! — повысил голос тарусский князь.