Эдвард Бульвер-Литтон - Завоевание Англии

— Я утешалась мыслью, — ответила на это королева, — что мои молитвы за них будут угоднее Богу, если он услышит их не из царских палат… Да, дитя мое, я испытала почет и унижение и научила сердце смиряться.

— Тебе дана нечеловеческая сила, государыня! — воскликнула Юдифь. — Я слышала, что ты с молодых лет была такою же кроткой и чуждой земных желаний?

Королева невольно взглянула на Юдифь. В глазах ее появилось сходство с отцом, сходство людей, привыкших владеть своими чувствами. Более опытный наблюдатель, чем молодая девушка, задумался бы невольно: не скрывается ли под всем этим спокойствием тайная страсть?

— Юдифь, — проговорила королева с едва заметной улыбкой, — есть мгновения, когда все подчиняется общим человеческим законам. В моей бурной молодости и я читала, размышляла и мечтала только об одних знаниях… А потом бросила эти ребяческие мечты и если теперь вспоминаю их, то только для того, чтобы озадачить загадками… Но ведь я не затем послала за тобой, дорогая Юдифь: еще раз умоляю тебя повиноваться воле нашего властелина и отдать свою молодость на служение храму.

— Не могу и не смею… Это мне не по силам! — прошептала Юдифь, закрыв лицо руками.

Королева взяла эти нежные руки и, посмотрев на бледное, встревоженное личико, спросила печально:

— Так ты не хочешь, милая? Сердце твое привязано к суетным земным благам? И к мечтам о любви?

— Вовсе нет, — отвечала Юдифь уклончиво, — но я уже дала слово никогда не быть монахиней.

— Ты дала его Хильде?

— Хильда, — с живостью отвечала Юдифь, — не позволит мне этого! Ты знаешь ее твердость и ненависть…

— К нашей вере? Да, это-то и заставило меня приложить все старания, чтобы оградить тебя от ее влияния… Но ты, конечно, дала обещание не Хильде?

Юдифь промолчала.

— Кому же ты обещала: женщине или мужчине? — настаивала королева.

Но прежде, чем Юдифь успела ответить, дверь прихожей отворилась, и в опочивальню вошел Гарольд. Он окинул двух женщин быстрым, спокойным взглядом, и Юдифь вскочила с места; ее прекрасные глаза радостно засверкали.

— Добрый день, сестра! — сказал граф королеве. — Я пришел к тебе непрошенным гостем! Нищие и монахи не дают тебе побеседовать с братом.

— Это упрек, Гарольд?

— Нет! — ответил он дружески, с заметным состраданием посмотрев на сестру. — Ты одна только искренна среди лицемеров, которые окружают трон, но ты и я расходимся в способах поклонения Создателю: я чту его по-своему!

— По-своему, Гарольд? — спросила королева с гордостью и нежностью.

— Да, этому я научился у тебя, Юдифь, когда стал преклоняться перед делами греков и доблестных римлян, решив в душе поступать, как они.

— Правда, правда! — отозвалась королева печально. — Я совратила душу, которая, быть может, нашла бы себе иной образец для подражания… Не улыбайся так недоверчиво, брат; поверь мне, что в жизни убогого и смиренного нищего скрыто больше мужества, чем во всех победах Цезаря и поражениях Брута!

— Может быть, — ответил ей Гарольд, — но из одного дуба получается и дротик, и костыль, и руки, недостойные владеть первым из них, владеют вторым. Каждому предназначен его жизненный путь, и мой — давно уже избран… Но хватит об этом! Скажи мне, сестра, о чем ты сейчас говорила с прекрасной Юдифью, что она так бледна и встревожена? Берегись, сестра, делать из нее монашку! Если Альгиву отдали бы Свену, он не скитался бы теперь, всеми отверженный, на далекой чужбине.

— Гарольд, Гарольд! — воскликнула королева, пораженная его выходкой.

— Но, — продолжал граф, взволнованный до глубины души, — мы не рвем свежих веток для своих очагов, а жжем сухие. Незачем губить юность; пусть она мирно слушает звонкое пение птиц. От сочной зеленеющей ветки, брошенной в огонь, идет дым; сердцем, оторванным от мира в полном расцвете молодости, овладевает жгучее сожаление.

Королева принялась в волнении ходить по комнате. Через несколько минут она указала Юдифи на молельню и произнесла с деланным спокойствием:

— Иди и смиренно преклони колени: умоли Господа, чтобы он просветил твой разум и дал тебе спокойствие. Я одна хочу поговорить с Гарольдом.

Юдифь вошла в молельню. Королева ласково посмотрела на девушку, склонившую головку для усердной молитвы. Плотно затворив дверь, она подошла к брату и спросила его тихим, но ясным голосом:

— Ты любишь эту девочку?

— Сестра, — задумчиво ответил ей Гарольд, — я люблю ее, как мужчина способен любить женщину, то есть больше самого себя, но меньше тех целей, ради которых дана нам наша земная жизнь.

— О свет, ничтожный свет! — воскликнула королева в негодовании. — Ты вечно жаждешь счастья, но, при первом порыве честолюбия, попираешь ногами дарованное блаженство! Вы говорили мне, что я, ради величия и могущества нашего дома, должна быть женой короля Эдуарда… И обрекли меня вечно жить с человеком, который ненавидит меня из глубины души…

Королева замолкла и затем продолжала уже спокойно, как будто в ней жили две совершенно противоположные женщины:

— Я уже получила награду за свою покорность, но, конечно, не от этого мира. Так и ты, Гарольд, сын Годвина, любишь эту девушку, и она тебя любит; вы могли быть счастливы, если бы счастье было возможно на земле; но, хоть Юдифь и высокого рода, у нее нет достаточно обширных и богатых поместий, нет родни, чтобы пополнить твои войска!.. Она не сможет стать ступенькой к достижению твоих тщеславных замыслов, и поэтому ты любишь ее только так, как мужчина способен любить женщину, — гораздо меньше своих целей!

— Сестра, — ответил граф, — ты говоришь так, как говорила со мной в былые годы, как женщина с душой, а не как кукла, скрытая под монашеской власяницей. Если ты будешь поддерживать меня, я женюсь на Юдифи, огражу ее от суеверий Хильды и от могилы, в которую ее положат еще живой!

— Но отец наш… Отец! С его железной волей?

— Я не боюсь отца. Но вот церковь! Ты разве забыла, что Юдифь и я состоим в дальнем родстве, при котором наш брак запрещен?

— Да, правда, — испуганно вскрикнула королева. — Гони прочь все мысли об этом! Заклинаю тебя: вытесни эту мечту поскорее из сердца!..

Королева ласково поцеловала его в лоб.

— Опять исчезла женщина и появилась кукла! — сказал Гарольд с глубокой досадой. — Ничего не поделаешь, я покоряюсь судьбе… Но наступит день, когда представитель английского престола не будет раболепствовать перед монахами, и тогда я, в награду за все мои услуги, попрошу короля, у которого будет биться живое сердце, разрешение на брачный союз. Оставь же мне, сестра, хоть эту надежду и не губи Юдифь во цвете лет!

Королева молчала, и Гарольд, считая это не совсем добрым знаком, пошел прямо к молельне и открыл дверь; но невольно остановился в благоговении перед невинной девушкой, еще стоявшей на коленях. Когда она встала, он мог только сказать: