Алексис Бувье - Кредиторы гильотины

– Хуже, – отозвался Винсент. – Я думаю о том, что похороню рядом со своей матерью этого незнакомца. Я был после смерти отца на кладбище и дал слово прийти туда не раньше, чем когда мы будем переносить труп отца.

– Сегодня вы делаете к этому первый шаг.

Несколько минут прошло в молчании.

Когда нужно было проходить через площадь Ла-Рокетт, Винсент с силой сжал руку своего спутника.

– Здесь был убит наш несчастный мученик, – тихо проговорил он. – И теперь, глядя на все смешное великолепие этих похорон, на эти перья, бархат и серебряные вышивки, я думаю о мрачных похоронах казненного, о фургоне, за которым мы бежали в то холодное утро, о жандарме, который сторожил труп, пока он не был зарыт. Теперь мы проходим через площадь – и мне кажется, что все люди, следующие за нами и знающие нашу историю, стараются прочесть на моем лице все, что творится в моей душе.

– Будьте мужественны, Винсент, – сказал Жобер.

– Поддержите меня, – попросил Винсент, печально улыбаясь. – Я не в состоянии держаться на ногах, но я буду улыбаться. Пусть люди, которые смотрят на меня, скажут: «Он забыл об этом, он презирает своего отца, как тот этого заслуживает».

И несчастный действительно сделал гримасу наподобие улыбки. Жобер поддержал его, так как он шатался, проходя через площадь.

Вскоре похоронное шествие прибыло на кладбище, и труп незнакомца был похоронен в семейном склепе.

На зеленом берегу Марны стояла лодка. Четверо гребцов в сопровождении четырех веселых спутниц лежали на траве.

Одна из молодых женщин встала, говоря:

– Прекратите серьезные разговоры. Я хочу веселиться.

– Тебе невесело потому, что его нет.

– Да, это правда. Вы все четверо не можете развеселить меня.

– Ты знаешь, что лучшее средство ждать – завтрак.

– А где Панафье должен присоединиться к нам? – спросил тот, что казался постарше.

– Он сказал мне, что приедет по жуанвильской железной дороге.

– В таком случае он может ждать нас у Жюстена.

– Вы уже целый час говорите нам об этом.

– Послушайте, заплатите двадцать су и велите отвести лодку к Жюстену, так как мы сами пойдем пешком.

– Ну нет, я люблю свою лодку и никогда не доверю ее наемнику. Мое сердце никогда не перенесет этого.

– Послушайте, вы мне страшно надоели.

– Нисетта, вы оскорбляете нашу лодку.

– Довольно, я умираю от голода. Панафье ждет. У нас еще два часа, и я пойду, закажу обед.

– И я с тобой, – вскочив на ноги, закричали дамы в один голос.

– Пойдемте и мы с ними, – предложил один из четверых, бывший капитаном лодки, – и пусть Сардин отведет лодку.

– Хорошо, – ответил высокий малый, названный этим именем.

– Придете к Жюстену.

– Отлично.

– Ты от меня не отделаешься, ты придешь, – сказала одна из женщин.

– Молчите лучше, Лушинетта, будьте почтительны к начальнику. Идите заказывать завтрак, я же поеду в лодке и, вероятно, буду в одно время с вами.

– Ну, хорошо, оставим его.

Каждый из лодочников любезно предложил руку даме, а капитан – даже двум сразу, и все тронулись в путь, напевая песни.

Ресторан Жюстена известен всем парижским любителям катания на лодках – это обычное место свидания всех, катающихся по берегам Сены. Расположенный напротив, на зеленом островке Жуанвиль-Ле-Пон, он был очень заметен среди многочисленных лодок, привязанных к лестнице, разноцветные флаги которых развеваются каждое воскресенье.

Когда экипаж «Летучей мыши» (так называлась лодка) пришел к ресторану, Панафье, сидя на ступенях лестницы, которая ведет из ресторана вниз, с философским видом ждал их.

Как только Нисетта увидела, его, она сразу побежала к нему.

– А вот и он! – закричала она.

Подойдя к молодому человеку, она бросилась к нему на шею и нежно поцеловала, говоря:

– Ты видишь, несмотря на зло, которое ты мне делаешь, я по первому твоему зову иду к тебе.

– Мне надо поговорить с тобой серьезно, – сказал Панафье.

– Опять… – проговорила Нисетта. – Каждый раз, когда я тебя вижу, причина одна и та же. Я счастлива, думая, что ты желаешь меня увидеть и повеселиться, а ты вечно встречаешь меня одной и той же фразой: «Мне надо серьезно поговорить с тобой».

– Ты плохо поняла меня, – проговорил смущенный Панафье.

– Как – плохо поняла?

– Я хочу сначала повеселиться и посмеяться, как ты сейчас сказала, а потом поговорить серьезно, но не о тебе, моя красавица, мне нужно узнать кое-что.

– Про Луизу? – спросила Нисетта, нахмурив брови.

– Никогда, – возразил Панафье, – не говори мне имени этой женщины. Я хотел увидеть ее один раз. Мы объяснились, и все кончено.

Нисетта с удивлением подняла голову и пристально посмотрела на Панафье.

– Что ты такое говоришь?

– Правду.

– Ты расстался с Луизой и больше ее не видишь?

– Говорю тебе, что все кончено.

– Ты больше не живешь с ней?

– Нет, Нисетта, нет. И вот почему, – смело прибавил Панафье, – я написал тебе, чтобы ты приехала, – ведь мое сердце свободно. Ты, Нисетта, добрая девушка, веселая, любящая, может быть, немного легкомысленная, но в любом случае очень приятная. Я хочу с тобой объясниться, и если объяснения удовлетворят меня, если ты будешь откровенна и чистосердечна…

– То что?

– Тогда для нас наступят хорошие дни.

Нисетта пристально смотрела на говорившего и пыталась прочесть его мысли.

Но Панафье был человек ловкий, и она напрасно вглядывалась. На лице его не выражалось ничего, кроме того, что говорил его язык.

– Так ты это называешь «говорить серьезно»… – сказала Нисетта.

– Именно это.

– В таком случае мы сговоримся.

И она бросилась к нему на шею с поцелуями. Между тем экипаж «Летучей мыши» заказал обед, и все сидели вокруг стола.

– Хватит вам целоваться! – кричали они. – Надо подумать о желудке. За стол!

– Вот и мы! – весело воскликнул Панафье, увлекая за собой Нисетту.

Он поднимался по лестнице, когда гребец, оставшийся верным своей лодке, подъехал к берегу.

Он был весь мокрый, пот лил с него градом, так как погода стояла очень жаркая.

Через несколько минут все сидели за столом. Нисетта была рядом с Панафье, и наклонясь к нему, говорила:

– Что же ты хотел меня спросить?

– Потом, Нисетта. Не будем пока думать об этих вещах и постараемся повеселиться как можно дольше.

Говоря это, он налил вино в стакан соседки.

Обед прошел, как обыкновенно проходят обеды на чистом воздухе, где шум заменяет веселье, где говорятся всякие глупости…

Когда хорошее вино и веселые разговоры заставили загореться глаза Нисетты, она наклонилась к Панафье и положила руку на плечо человека, которого любила, – так как она действительно любила Панафье.

Панафье обнимал за талию свою соседку, а та шептала ему: