Владимир Афиногенов - Белые лодьи

Но во дворце ответственность за промахи императрицы свалили на голову логофета дромы. Это нужно было Варде, который сам хотел уже быть первым министром, и по его приказу Феоктиста пронзают мечом.

Убийство логофета дромы производит на Константина такое же удручающее впечатление, как истязание Анния. Тем более что Феоктист, так же как бывший патриарх, пострадал безвинно.

Но тут стали портиться отношения сына с матерью, потому что император уже входил в лета и его теперь, как раньше, вином и женщинами от власти совсем нельзя было устранить… Дядя уговаривает Михаила заточить мать в монастырь, но на это не дает согласия патриарх Игнатий. В конце концов патриарха лишают высокого сана и ссылают в 857 году в город Милет, а вместо него назначают Фотия. Но это случилось уже после нашего возвращения из Мелитены.

Мои воспоминания прервал ужасный крик, донесшийся с палубы. Я поднялся по трапу наверх и увидел страшную картину: возле железного кнехта лежал скрюченный в неудобной позе человек в матросской форме, весь в крови, особенно жутко было видеть его лицо, вернее, то, что осталось от него, — с вытекшим левым глазом, с раздробленной челюстью и лбом. Мне объяснили, что бедняга сорвался с верхней мачты, когда ставил паруса, и ударился головой о кнехт.

Спустившись в каюту, я долго не мог успокоиться, но прошло какое-то время, и мысли мои потекли в прежнем направлении.

…Михаил III принял нас не сразу, хотя за дарами Амврия тотчас же прислал протасикрита [56] Протасикрит — начальник императорской канцелярии. . Только на третий день позвали меня и философа, и император удостоил нас приема в… цирке.

Михаил III сидел на кафизме [57] Кафизма — царский трон. С греческого переводится — сиденье. , украшенной алмазами и бриллиантами, высоко задрав колени, и мне почему-то сразу бросились в глаза кампагии — башмаки пурпурного цвета, которые полагалось носить василевсу по этикету. За кафизмой стояли протасикрит, два евнуха и два телохранителя-эфиопа. «Непышная свита», — подумалось мне.

Император дал свою руку для поцелуя, от которой пахло конской потной упряжью: Михаил любил быть возничим на колеснице. Он встал и положил ладонь на плечо Константина. Михаил по росту равнялся с философом, но был шире в плечах. Василевс вообще-то находился в юношеском возрасте, но обладал большой физической силой — эту силу он унаследовал от своего деда, но в отличие от него тратил ее неразумно.

Глаза императора были желтыми, с красными прожилками, и мне с облегчением подумалось, что эти три дня он не принимал по причине своего всегдашнего пьянства. Но, к сожалению, первые его слова, обращенные к Константину, дали мне понять, что я ошибаюсь.

— Отец мой, я слышал, что эмир Амврий после вашего диспута захотел принять христианскую веру? — с издевкой спросил он.

Константин даже бровью не повел и с достоинством, присущим ему всегда, ответил:

— Присночтимый и благочестивый, думаю, что и ты так считаешь: прежде чем построить новый дом на месте старого, надо снести его и убрать развалины…

— Конечно, считаю, отец мой, — подтвердил не обладающий живым умом император.

— Поэтому мы в этом диспуте с Асинкритом, — и Константин бросил полный жгучей ненависти взгляд на стоящего в глубине арены вместе с патриархом Игнатием толстомордого монаха, склоненного в раболепном поклоне, — всего лишь расчистили развалины и подготовили место для строительства нашей веры.

Михаил искренне захохотал, похлопал Константина рукой по плечу:

— Недаром ты носишь высокое звание философа, отец мой… Благодарю тебя, и ступай, совершенствуй свои знания.

Мы, склонив головы, удалились. Очутившись за воротами, Константин произнес:

— Асинкрит… Пес шелудивый, подлец!

Я молча согласился с философом.

Ах, зависть, подлая человеческая зависть! Я забыл сказать, что на диспут к сарацинам ездил с нами еще монах Студийского монастыря Асинкрит, который тоже пробовал себя в богословских спорах. Забыл потому, что он себя там не проявил ни с какой стороны. И куда ему, малообразованному монаху, тягаться с Константином! А поди ж ты… Возвел, паршивая собака, напраслину на Константина, доложив своему покровителю патриарху Игнатию, что тот якобы оказался не на высоте в диспуте с агарянами. Ничтожество, действительно подлец!

На другой день в библиотеку зашел Фотий. Прямо с порога, развевая широкими одеждами, с распростертыми руками он бросился к Константину, заключил его в свои объятия, громко восклицая:

— Сын мой, спешил увидеть тебя! Был в Синопе по делам, только что вернулся, узнал, что оказали тебе не очень радушный прием. Не печалься… Знаю, откуда исходит сей поклеп на тебя. Но сказал Господь Моисею: «Кто будет злословить, тот понесет грех свой, и хулитель должен умереть, камнями побьет его общество». Монах донес, патриарх разнес, а василевс обрадовался, что имя твое произносится всуе… Ты сам знаешь почему…

Знал и я. Император не мог выносить молчаливого укора философа за свои похождения и выходки.

Безобразные оргии молодого императора заслужили ему в народе прозвище «пьяница», но и в то же время его страсть к ристанию [58] Ристание — состязание в беге, скачке и т. п. колесниц и любовь к бражничанью приобрели среди него же популярность. Рано пресыщенный всем, Михаил III бессовестно надругивался над святыми христианскими понятиями, устраивая шутовские маскарадные процессии.

Обычно они начинались так: вначале шел императорский шут в патриаршем облачении, за ним одиннадцать царедворцев в епископских ризах и, наконец, пьяная толпа придворной челяди, переодетой в костюмы священников и дьяконов; эту процессию возглавлял сам император, наряженный в одежды архиепископа Колонейского, тоже пьяный и веселый.

Маскарад проходил по Месе — главной улице Константинополя, через форумы Августеона, Константина, Тавра, Быка и Аркадия, потом сворачивал к Студийскому монастырю и Золотым воротам. Ряженые несли зажженные свечи, курили фимиам и пели стихи, в которых восхваляли разврат и пьянство; на площади Константина и у Золотых ворот совершалось причастие народа, не кровью и телом Христовым, а уксусом и горчицей… Хлебнув такой отравы, развеселый представитель охлоса кричал громче всех:

— Хорошо причастился! Василевс, а не прикажешь ли выдать монету, чтобы в таверне у еврея Зарубабеля промочить горло за твое благополучие и здоровье?

Михаил сам запускал руку в мешок шута и вытаскивал оттуда под смех толпы горсть серебряных монет и бросал их в кучу народа.

Потом маскарадная процессия возвращалась назад на Ипподром, здесь уже были выкатаны из подвалов василевса бочки с вином, и начиналось веселье с драками и восхвалениями императора.