Георг Хилтль - Опасные пути

Призвав всю свою философию, герцог постарался отделаться от неприятного чувства; он вспомнил, какое необъяснимое ощущение почувствовал при первом приближении монаха, и его тревога вернулась.

— Гм! — пробормотал он, — разве наследственность проклятия невозможна? Монах был вне себя… Мне следовало отдать ему это странное сочинение; ведь он просил только ради своего усопшего брата… Гм! Какая тяжелая ночь!

Он дернул за ручку колокольчика, а когда на его зов вошел слуга, то он спросил:

— Что, этот инок ничего не говорил, уходя?

— Мы не заметили, чтобы он прошел через переднюю!

— Как, Вы не видели, как он вышел из зала? Не слышали его шагов?

— Нет, Ваша светлость!

— Вы все спали!

— Нет, Ваша светлость! Мы все были совсем бодры и совершенно ясно слышали, как били часы.

Герцог отпустил слугу.

— Странно! Странно! — повторил он. — Я запишу все подробно, равно как день и число, а завтра справлюсь у Кампанеллы.

При этой мысли его взоры упали на книгу, которую он все еще держал в руках. Он вспомнил рассказ монаха, и его воображение нарисовало ему тот момент, когда отравительница перелистывала книгу, чтобы найти состав смертного напитка для ненавистного мужа; ему даже показалось, что из книги на него пахнуло удушливым дымом. Он тяжело перевел дух; потом, схватив связку ключей, отпер один из ящиков своего стола и спрятал туда опасную книгу.

Руки герцога были покрыты холодным потом; он обтер их шелковым платком и поднялся по лестнице в комнаты, где помещалась его семья. Прежде чем пройти в свою спальню, он вошел в комнату, где спали его прелестные дочери. Подойдя к их постелям, он отдернул занавес, и свет ночника упал на лица спящих. На ангельском личике Атенаисы играла улыбка; она дышала глубоко и спокойно; одна из ее полных, округленных рук покоилась на прелестной, тщательно покрытой груди; на щеках горел нежный румянец юности и здоровья, который исчезает от горя и страданий.

Счастливые спящие дети представляли очаровательную картину. Отец наклонился и осторожно поцеловал девочек в лоб. Они слегка пошевелились.

— С вершины низвергнутся в бездну… — прошептал герцог, — мои прелестные, мои любимые девочки! Ваши пути полны опасностей… если монах сказал правду… Но почему? В моем гербе — герцогская корона, ни о чем выше этого я и не мечтал… Да хранит милосердный Бог моих детей!

Он вошел в свою спальню, тихо притворив дверь, чтобы не разбудить спящих.

На следующий день у герцога был очень серьезный разговор с одним из его вассалов. Это был лесничий Мортемара, Жак Тонно. Этот старик слыл во всей округе за злого и алчного человеконенавистника. Собственно говоря, никому еще не пришлось испытать на себе или доказать эти отвратительные качества, но так как Жак никогда не посещал праздничных увеселений, устраиваемых крестьянами, так как он очень строго относился к браконьерству и лесным порубкам, ни у кого не занимал денег, почему его считали богатым, — то на его счет очень скоро начали повсюду злословить. Герцога нисколько не беспокоили эти сплетни, так как счета по расходованию леса велись аккуратно, Жак во всякое время дня и ночи был на своем посту, браконьерство все уменьшалось, — следовательно, лесничий исполнял свои обязанности вполне добросовестно.

Единственным обстоятельством, в последнее время приводившим герцога в недоумение, являлась странная, мелочная заботливость, с которой лесничий старался предупредить посещение кем бы то ни было своего домика и даже приближение к нему. Он окружил свое жилище живой изгородью, которую засадил колючими и ползучими растениями, вход в эту естественную крепость загородил воротами с опускной дверью. Тем из людей герцога, которые стремились получить от него объяснение таких странных поступков, он отвечал, что это — его дело и что, если герцог этим недоволен, то он, Жак, оставит свою службу. Но герцог не заботился о его странностях, и все продолжало идти по-старому.

Разговор между господином и слугой явился следствием появления монаха, который обязательно должен был пройти через лес и вернулся, очевидно, тем же путем. Однако лесничий положительно заявил, что не видел рокового гостя, что было весьма возможно, принимая во внимание, что он постоянно ходил дозором по всему лесу.

— Так вот что, — сказал герцог, — я слышу, что ты недавно взял себе помощника. Что это за человек? И почему я узнаю о нем через других, а не от тебя самого?

Лесничий смущенно вертел в руках свою шапку, отороченную лисьим мехом.

— Ваша милость, — сказал он наконец, — я думал, что в своем углу я сам себе господин, оттого и не доложил Вам, что я принял к себе человека. Если же Вам угодно знать, кто именно у меня живет, так извольте: это — внук моей старой сестры, которая уже со дня на день ждет смерти. Она просила меня взять юношу и заменить ему отца. Так вот этот внук сестры и попал ко мне.

— Что же он делает? Чем занимается? Его почти не видно. Даже кажется, будто бы ты стараешься всячески помешать его сношениям с другими людьми?

— Так оно и есть, Ваша светлость, — смело ответил Жак, — моему Шарлю незачем водиться с людьми. Он ходит со мной в лес, помогает метить деревья и кормить дичь, а годика через два я увезу его отсюда, может быть, в какой-нибудь монастырь или куда в другое место, где он мог бы добиться чего-нибудь порядочного.

— Об этом надо подумать, Жак. Если молодой человек окажется порядочным мальчиком, я могу дать ему место у себя.

Лесничий ответил лишь молчаливым поклоном, и после нескольких деловых распоряжений герцог отпустил его.

Вскоре после того в замке Мортемар поднялась суета: служанки бегали туда и сюда, вертела вертелись, в комнатах шла уборка. Все указывало на то, что в замок ждали гостей.

Так оно и было. Под аркой главных ворот стояли в праздничных костюмах герцог, герцогиня и их дети, чтобы встретить гостей, подъезжавших в экипаже, в сопровождении двух вооруженных слуг. Гости были: Дре д’Обрэ из Шателя в Париже, который обозревал находившиеся под его управлением провинции, и его дочь, которая должна была остаться гостить в замке Мортемар.

Дочь, молодая, двадцатилетняя женщина, два года назад вышедшая замуж за полковника маркиза Анри де Бренвилье, с радостью воспользовалась возможностью променять на время шумную жизнь столицы на тишину и покой деревенской жизни.

Мария Мадлена, маркиза де Бренвилье, была одной из самых красивых женщин своего времени. Ее фигура не производила величественного впечатления, ее даже можно было назвать маленькой, но трудно было представить себе более грациозную, гармоничнее сложенную женщину.

Прелестное личико обрамляли темные волосы; черные, сверкавшие умом глаза, умевшие смотреть то невинно, то задорно, придавали особенное очарование благородным чертам. Герцог невольно крепко пожал маленькую ручку маркизы, когда она, об руку с герцогиней, стала подниматься по лестнице, мужчины не преминули обратить внимание на прекрасную ножку, мелькавшую из-под дорожного платья.