Георг Хилтль - Опасные пути

— Ты мне говоришь о приказаниях? — заревел Сэн-Лорен со всей злобой оскорбленного благородного господина, — ты, бандит? Так слушай же; с сегодняшнего дня пойдет опять борьба между нами, пока ты не погибнешь. Посмотрим, чьим словам придадут больше веса — моим или словам завсегдатая грязных парижских притонов. Ты можешь только давать показания, больше ничего, но кто же станет считаться с ними? У тебя нет никаких доказательств, ни против меня, ни против Сусанны. От писем, писанных мной тебе, я отрекусь. Тонно нет более в живых, и с его кончиной все доказательства развеялись по ветру. Я и так сделал слишком много, оплачивая твою болтовню восемью тысячами червонцев.

Лашоссе был совершенно спокоен и произнес:

— Будьте добры ответить мне на некоторые вопросы, прежде чем продолжать беседу. Вы согласны?

— Ну, покороче.

— Итак, во-первых: у Вас хорошее зрение?

— К чему это?

— Отвечайте же на мои вопросы. Да?

— Ну, да, у меня достаточно зоркие глаза.

— Вы могли бы на расстоянии пяти шагов, при этом освещении разобрать печать, подпись и тому подобное?

— Думаю — да, — сказал Сэн-Лорен, предчувствуя что-то необычайное. — Что Вы покажете мне?

— Итак, если Вы в состоянии при этом освещении и на расстоянии пяти шагов разобрать печати, подписи, то становитесь вот туда, спиной к стене.

Сэн-Лорен автоматически исполнил приказание бандита.

Лашоссе стоял за столом. Он вынул несколько бумаг, развернул одну из них, снабженную сургучной печатью, и, поднеся ее к свету, спросил глухим голосом:

— Этот документ Вам известен?

— Ох! — хрипло вскрикнул Сэн-Лорен. — Это — бумаги Жака Тонно… Я погиб!

— Убийца старика продал мне бумаги. Да, дружба с бандитами иной раз бывает очень полезной. Благодаря ей, я узнал также о существовании Вашего сына в армии его величества.

Сэн-Лорен молча таращил глаза на бандита, а затем вдруг он выхватил шпагу и сильным прыжком бросился на Лашоссе, стараясь вырвать из его рук бумаги и крича при этом:

— Давай-ка сюда, разбойник, наследие убитого!..

Но Лашоссе не зевал. Когда Сэн-Лорен бросился на него, он откинулся назад и, крепко прижимая бумаги к своей груди и вытащив пистолет из кармана плаща, крикнул:

— Ни шага или я выстрелю!..

Сэн-Лорен попятился назад.

— Вы еще подумаете, — прибавил Лашоссе уже спокойнее. — Не правда ли? Через три дня я опять жду Вас здесь в это же время. Теперь идите вперед, так как дорога, надеюсь, теперь уже знакома Вам, я же должен защищать себе спину.

Сэн-Лорен вышел из комнаты и шатаясь пошел по двору; Лашоссе следовал за ним с пистолетом в руке.

Какой счастливый вечер переживает влюбленный, когда он впервые может показать своего кумира, как свою собственность, глазам удивленной толпы!

Приблизительно такие мысли были в голове Ренэ Дамарр, когда он в наемной карете подъезжал к дому старого Гюэ. Неуклюжий экипаж, наконец, остановился, Ренэ выпрыгнул, подбежал к выходу и позвонил.

Морель открыл. Рука у него была перевязана; по его словам, он повредил ее, работая в лаборатории.

Ренэ поспешил в квартиру Гюэ, где застал Аманду уже в полном блеске праздничного наряда. На плечах у нее была мантилья, обшитая золотыми шнурками, на ее чудных волосах красовалась белая фетровая шляпа, приколотая двумя золотыми булавками, а корсаж вместо лент был украшен великолепными золотыми цепочками.

— Ах, как прелестно, восхитительно! — радостно воскликнул Ренэ. — Вот-то мне позавидуют! А где Ваш батюшка?

В этот же момент в дверях появился сам Гюэ. Как служитель науки, он облекся в почтенный наряд, соответствующий его званию. На нем был плащ коричневого цвета, своим покроем напоминавший, правда, давнюю моду времен Людовика XIII. Остроконечная шляпа, подобная тем, какие носили доктора, была украшена розетками из толстой шелковой ленты черного цвета. На его шею ниспадал широкий воротник ручного шитья; а для того чтобы по наружности можно было судить о нем, как о чиновнике “со средствами”, он надел на свои тощие пальцы два великолепных перстня.

— Мы готовы, милейший доктор, — воскликнул старик. — Пойдемте! Разрешите только на минутку заглянуть в лабораторию; мне нужно сделать некоторые распоряжения Морелю, так как доктор Экзили будет работать здесь сегодня всю ночь.

— Неужели? Значит, этот Экзили является Вашим постоянным посетителем? — спросил Ренэ, после того как Гюэ вышел из комнаты.

— Он много нового показал отцу, — ответила Аманда. — Ты знаешь, кто только познакомит его с каким-нибудь новым экспериментом, тот сразу приобретает его полное расположение.

— Мне хотелось бы когда-нибудь повидать этого итальянца, Аманда. Не могу ли я где-нибудь увидеть его?

— Зачем?

— Об этом субъекте говорят так много; а кто знает, когда еще представится мне случай увидеть его.

— Выйди на крыльцо, пока я буду одевать капор и мантилью; я думаю, что Экзили выйдет проводить отца до дверей лаборатории.

Ренэ поспешил к выходу. Действительно, через несколько минут на пороге появились Гюэ и Экзили. Последний провожал своего коллегу с лампой в руках, и благодаря этому Ренэ имел возможность хорошо разглядеть странное лицо римского ученого.

Гюэ простился с итальянцем, а затем он, Аманда и Ренэ сели в карету и тяжелой рысью направились на улицу Лабурб.

Оставим едущих, безмерно счастливых, перенесемся в таверну “Под гербом Парижа”, к обществу, собравшемуся на докторский банкет.

Хозяина гостиницы звали Ален Кокк.

Общество, собравшееся на докторский банкет, было довольно многочисленно. Там был почтенный медик Николин, из улицы Конно, с супругой и двумя дочерьми. Их ввел студент Мартино, нанимавший квартиру у медика. Далее в уголке сидел молодой человек и весело болтал с хорошенькими швейками; но от времени до времени он бросал тревожные взоры по направлению к входной двери. То был один юный маркиз. Он явился в Париж изучать юридические науки. Отец отправил его в сопровождении воспитателя, но юноша любил иногда выступать самостоятельно. Он брал еще частные уроки у одного из докторов Сорбонны; нередко эти уроки были довольно продолжительны, так как он совмещал с ними докторские пирушки или прогулки с какой-нибудь барышней. Случалось, его накрывал воспитатель, и тогда приходилось возвращаться домой и выслушивать его длинные нравоучения.

Кроме того в зале находилась шумная группа студентов, по своему возрасту давно вышедших за пределы юности. Это были так называемые “старички”, столпы факультетов, люди, которые беспрестанно, много лет подряд учатся, но никогда не кончают.

Несколько поодаль сидели группы молодых людей и барышень, сверкавших свежестью и красотой. Их белокурые или черные головы, веселые лица, оживление, смех, шутки, говор имели особую прелесть. Все они были молоды, счастливы и были бы, пожалуй, еще веселее и непринужденнее, если бы не присутствие отцов и матерей, беспрестанно наблюдавших за ними.