Алексей Шкваров - Слуги Государевы

Пленных так было много, что пришлось партии драгун снаряжать достойные для их конвоирования. В одну такую и Андрей напросился, как прослышал про Севск.

— К матушке, глядишь, заскочу. Может, что про Наташу узнаю. — сразу подумалось.

Потянулись в глубь России колонны бесконечные, а по бокам конные маячат. Охраняют.

Так и привез Суздальцев Наташу в Карачев. По пути все обхаживал, ни на шаг не отходил, всю дорогу обратную почитай пехом прошел, с телегой рядом. Полюбилась она ему с первого взгляда.

— Аннушка! — Ласково называл.

Наташа молчала сперва. Горе свое переживала. Не обращала внимания никакого на офицера, что рядом шел. Везут куда-то, на смерть ли, в темницу, все едино. Как представит себе, что с родителями стало, так аж в глазах темнеет. Отвернется от всех, уткнется лицом в сено пахучее, коим телега устлана, и лежит неподвижно. Но время все лечит. И боль уходит. Нет, не исчезает, а в глубины души спускается. На второй день прислушиваться стала. Почему зовут ее Анной? Догадалась, что грамотку ту с собой взяла, когда в храм созывали. Нашли видно. За Арсеньеву ее принимают. Да и пусть! Анна, так Анна.

— Аннушка — позвал опять офицер. Посмотрела на него:

— Молодой. Как Андрюша милый. Господи, где он-то, любимый мой. Знал бы, что со мной приключилось. — И не выдержала, разрыдалась. Билась головой, в сено зарывалась поглубже.

— Ну и поплачь, поплачь, милая — шептал офицер, плечи девичьи вздрагивающие поглаживая. — Слава Богу, отошла. А то все молчала окаменевшая. Поплачь. Легче станет.

И правда, легче стало. Вышло горе-то в слезах чистых. Боль осталась. Повернулась к офицеру. Всхлипывала еще.

— Кто вы? Откудова? — произнесла тихо.

— Из Карачева мы, — пояснил. — Рота драгунская гарнизонная. А я начальствую над ней. Петр зовут меня. Суздальцев, значит. Капитан я драгунский.

— Что ж со мной-то теперь будет? — то ли спросила, то ли просто сказала Наташа.

— О том и поговорить хотел. — зашептал Суздальцев к ней склонившись. Не услыхал бы кто.

— Приказ имею всех раскольников в Карачев, к воеводе Михееву доставить. А где они? Одна ты осталась. Михеев глуповат, все вины на них возложить решил.

— Какие вины-то? — вздохнула Наташа.

— Да все вешает. И разбои, и грабежи в округе.

— Чудно слышать это. Мы…, - запнулась, вспомнив кончину родителей. Слеза накатилась, губы задрожали, — мы тихо жили, — справилась с волнением, — не трогали никого, пахали, сеяли, молились Богу.

— Знаю. — сокрушенно помотал головой капитан, — токмо воеводе нашему не объяснишь. Ему подавай разбойников словленных. И все тут.

— Ну вот и везите меня. — усмехнулась горько Наташа. — Сойду за разбойника?

— Не хочу я! — отвернулся Суздальцев. Складка на лбу пролегла глубокая.

— Что так? — спросила безразлично.

— Да мила ты мне, девица! — повернулся к ней пылко, глянул сердечно. — Не могу я отдавать тебя в лапы воеводские. Схоронить хочу! Послушай, Аннушка, выдам я тебя за дочь дворянскую, обманом раскольниками в полон взятую. Мы-то тебя освободили. И бумага у тебя имеется. Вот — протянул ту самую, — в руке ты держала, когда вынес я тебя. Схоронил, чтоб не потерять-то.

Взяла ее Наташа.

— Грех это. По всему грех. И к родителям моим покойным, и миру всему, что с ними… — не договорила, перебил.

— Грех, во спасение души православной и праведной, то не грех. — зашептал горячо, дыханьем своим обжигая.

— И как же жить-то я буду? — посмотрела глазами своими синими пристально. Потонул в них Петр.

— У меня поживешь, Аннушка. Сестрой моей будешь. А коли не мерзок тебе покажусь, вдруг полюбить меня сможешь. А мне ты люба очень! — Смутился капитан. Отошел в сторону. — Подумай — крикнул.

Подумала Наташа.

— Человек-то он хороший. Видно сразу. Сердце у него доброе. Спасает меня, а сам видно рискует сильно. А что дело такое сполнял, так служба царская. Может и мой Андрюша спасет вот также душу нуждающуюся. Поживу у него, податься-то некуда. В Семеновку, к матушке Андрюшиной или к бабке Авдотье, нельзя. Признают сразу. Знать, судьба мне под личиной чужой жить. Господи, как Андрюшу-то мне сыскать. Жив ли, милый? — и отогнала мысль глупую. — Кыш! Жив, как Бог есть, жив.

И Суздальцеву:

— Согласна я. Спасибо за кров твой, добрый человек. Токмо, прошу, не неволь меня.

— Что ты, Аннушка! — растрогался Петр, — да я, да… эх. А ну, по коням, драгуны, — побежал к ним, — поторапливаемся.

Так и доложил Михееву. Мол, все угорели, удалось нам лишь дочь дворянскую освободить, что разбойники у себя силою удерживали.

— Силою? — сощурился подозрительно воевода. — А бумаги при ней были?

— И были и есть. Сам читал. Столбовая она, из Арсеньевых, Сергия дочь, Анной нареченная. — отвечал спокойно. Даже на иконы глянул, перекрестился для убедительности. — Бог простит!

— Ну-у-у — протянул воевода. — Тогда ладно. — успокоился. — А ныне где, та девица обретает?

— У меня в избе. — в глаза смотрел прямо. — Плоха она. Угорела сильна. Грудная жаба мучает. — придумал, верней вспомнил, лекарь их полковой говорил так, — Пусть оклемается.

— Арсеньевы… — задумался воевода. — Вроде б припоминаю таких. В столбцах видел. — добавил важно. — Ну да будем считать, капитан, шайкой одной менее стало. Так и отпишем в Брянск. Скажи своему писарю знатному, пущай кренделями расписными выводит. Покрасившее. Ступай, с Богом!

Ушел капитан, а воевода задумался, довольный:

— Эх, и повезло мне с Суздальцевым. Скольких воров уже изловил. Строптив, стервец, но надежен. Такой не подведет под монастырь. А с девкой… да шут с ней.

Так и поселилась Наташа у Суздальцева. Он в одной светелке, она в другой. В горнице коротали вечера зимние длинные. Наташа пряла потихоньку, а Петр сидел ей любовался.

— Не смущай ты меня — говорила иногда ему. Вздыхал Петр, поднимался, уходил. То драгун своих проведать, то просто воздуха морозного вздохнуть. После опять возвращался. И все повторялось. Так и жили. Как брат с сестрой. Завел раз Суздальцев речь, да оборвала его Наташа:

— Обещал ты! Другой люб мне, Петр. Его жду, не дождусь. Кабы ты был на его месте, нечто не верил бы мне? — взмолилась. Ничего не сказал Суздальцев, даже расспрашивать не стал. Понял все и так.

Раз выскочил в сени, на писаря своего налетел.

— Подслушиваешь? — за грудки схватил тщедушного Антипку.

— Ни в мыслях. — испугалась душа чернильная. — Случаем я здесь. Бумагу, пришел спросить, как справить правильно.

— Днем надобно спрашивать! — грозно ответил, отпустил писаря. — А не ночью без дела шляться. — добавил. — Вынюхивает, сволочь. — подумал. — Эх, воеводе сплавить его желательно, да грамотных боле нет в роте. Заменить некем. — И забыл.