Роман Белоусов - Кровавая карусель

Кто же, в таком случае, Кирджали? Был ли такой среди участников Гетерии? Да и существовал ли он вообще? Или герой этот — плод фантазии автора?

Вопрос сей возник давно, чуть ли не тотчас по выходе в свет повести Пушкина в 1834 году. С тех пор пытались дать ответ: придумал ли поэт своего героя или у него был реальный прототип.

Одни восприняли всю историю о разбойнике как «просто анекдот, только очень хорошо рассказанный»; другие, подвергая сомнению ее подлинность, утверждали, что она «за весьма малыми исключениями неверна». Но большинство высказывали сомнение в существовании исторического прототипа у героя Пушкина. Считали, что Кирджали — это имя нарицательное: так, мол, называли всех разбойников — «кирджалиями». Может быть, и был подлинный герой, известный поэту, но имя его установить нет возможности. И вообще заявляли, что «история Кирджали темна», образ его «потускнел от времени, утратил историчность».

И все же как-то не верилось, чтобы свою повесть Пушкин написал, изменив своему обычаю черпать вдохновение в реальной жизни, — недаром же он называл себя «поэтом действительности».

Едва ли не все, что было им написано в кишиневский период или создано позже на материале тех лет, основывалось на подлинных фактах, на впечатлениях, полученных непосредственно во время поездок, от встреч и рассказов.

Из подлинного случая родились «Братья-разбойники». Направляясь в южную ссылку и оказавшись по дороге в Екатеринославе, Пушкин узнал здесь о действительном происшествии с двумя братьями-разбойниками, совершившими дерзкий побег, хотя они и были скованы одной цепью. Бросившись в Днепр, они достигли острова, где и укрылись. «Их отдых на острове, потопление одного из стражей мною не выдуманы», — сообщал Пушкин в письме к Вяземскому. Несколько позже, уже в Кишиневе, поэт побывал в остроге, где видел Тараса Кирилова — «разбойника», а по существу, народного мстителя. Встреча эта напомнила о двух братьях, бежавших на волю. Тогда же поэт набросал первый план будущей поэмы.

Известно, что и поэма «Цыганы» была написана на основе личных впечатлений. Поэт кочевал с цыганским табором по Бессарабии, влюбился в черноокую Земфиру, дочь булибаши — старосты цыган. Кончилась эта любовная история тем, что юная красавица бежала из табора с молодым цыганом. Покинутый, как и его Алеко, поэт помчался было в погоню, но цыганки и след простыл.

А биография Сильвио? Разве его жизнь в местечке не напоминает кишиневскую жизнь пушкинского знакомого И. П. Липранди: веселое общество, холостяцкие пирушки, карточная игра? К нему вполне относятся слова Пушкина, писавшего о своем герое, что какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно, и расточительно, держал открытый стол для всех офицеров. Никто не знал и источника его доходов. Водились у него и книги, большею частью военные, да романы. И он охотно давал их читать, как давал самому Пушкину и Липранди.

Схож с прототипом и сам образ рассказчика — подполковника И.Л.П. (можно предположить, что это переставленные инициалы И.П.Липранди).

Что касается дуэли Сильвио и графа Б., то она почти доподлинно скопирована с поединка самого Пушкина и офицера Зубова.

А конец пушкинского бретёра? Был убит под Скулянами, где предводительствовал в отряде гетеристов. Чью же судьбу изобразил поэт в этом случае? Ведь известно, что И.П.Липранди, хотя и обращался за разрешением позволить ему сражаться вместе с греками, получил отказ. Однако, и здесь Пушкин следовал за известными ему фактами — правда, относящимися к судьбе другого человека. Под Скулянами, как узнал поэт, погиб его лицейский товарищ С.Ф.Броглио, принимавший участие в революционном движении в Пьемонте, высланный оттуда и погибший на берегу Прута, сражаясь за дело освобождения Греции.

Что касается Кирджали, то о нем упоминают Лекс и Липранди, кишиневские знакомые Пушкина. Значит, поэт и в этом случае изобразил подлинное лицо, о котором слышал от сослуживцев, а также от ветеранов похода Ипсиланти, либо, что вполне возможно, лично встречался с Кирджали. Вероятность такой встречи не исключает, например, Б. А. Трубецкой, автор обширного исследования «Пушкин в Молдавии». «Может быть, — пишет он, — поэт присутствовал и при выдаче его туркам…» В таком случае этот эпизод в повести «Кирджали» носит документальный характер. И Пушкин видел у ворот острога почтовую каруцу, окруженную толпой любопытных горожан, видел, как полицейские и солдаты вывели скованного Кирджали. Он показался поэту лет тридцати. Черты смуглого лица его были правильны и суровы. Он был высокого роста, широкоплеч, необыкновенной физической силы. Пестрая чалма наискось покрывала его голову, широкий пояс охватывал тонкую поясницу; долиман из толстого синего сукна, широкие складки рубахи, спадающие до колен, и красивые туфли составляли остальной его наряд. Вид его был горд и спокоен.

Таким поэт запомнил грозного мстителя — одного из греческих партизан. Впрочем, разве Кирджали был греком? Липранди пишет о нем как о болгарине, родом из окрестности Охриды. А это значит, что герой Пушкина был самым настоящим гайдуком — так называли в Болгарии борцов против турецких поработителей. Не один год воевал Кирджали с турками, нападал на торговцев, на почтовые оказии и на поместья бояр, а награбленное он и его гайдуки возвращали крестьянам.

Недалеко от древнего болгарского города Мелника есть старая водяная мельница. Возле нее нетрудно отыскать надгробную плиту. И хотя камень зарос мхом и покрыт плесенью, все же можно разобрать слова стершейся надписи. Она говорит об отважном гайдуке Дончо, погибшем в бою с турецкими аскерами.

Таких примет немало встретишь на дорогах Болгарии.

…Едва начинал зеленеть лес и раздавались первые зовы кукушки, как в чаще, на условленном месте и в назначенный час, собирались удальцы-гайдуки. Зиму они проводили в родных селах, ремесленничали, а по весне подавались в горы, где объединялись в дружины. И тогда от Шаргоры до Странджи, на Агликиной поляне и на вершине Мургаш, у Синих камней и Девичьей скалы, в ущелье, где пробивают себе дорогу чистые воды Месты, — раздавались гайдуцкие песни.

Настанет вечер — при лунном свете усеют звезды весь свод небесный.

В дубравах темных повеет ветер — гремят Балканы гайдуцкой песней!

Так писал Христо Ботев, воспевший в этих стихах знаменитого гайдуцкого воеводу.

Песни непокорных духом пять веков оглашали горы — надежное укрытие тех болгар, кто скрывались в лесной чаще и мстили турецким поработителям.