Роман Белоусов - Кровавая карусель

Сегодняшнее вынужденное путешествие по улицам заставило Дефо вновь увидеть лицо и изнанку этого современного Вавилона, его величие и ничтожество.

…На Оксфорд-роуд по просьбе Джека процессия остановилась у гимнастического зала Джеймса Фиг- га. Знаменитый палочный боец и друг Джека вышел с подносом в руках, на котором стояли кружки с подогретым вином. Джек взял одну обеими руками, чтобы согреть немного пальцы, и медленно выпил. Выпили и те, кто стоял рядом, — сам хозяин-спортсмен, его ученики, констебли. Кружки наполнялись снова и снова, пока озябшие зрители не потребовали трогаться с места. Палач хлестнул лошадь, и телега потащилась по дороге в Тайберн. Справа остались деревни Мэрилбоун-филдс, Хемпстед, Хайгейт. Показалась стена Гайд-парка, примыкавшая к Тайберну.

И тут Джек увидел виселицу, огромную, способную удержать сразу 21 человека. Показалось, что мужество покинуло его. Но он быстро взял себя в руки. Телега подъехала к виселице, и помощник шерифа снял с нее плетеную клетку с голубем. Крылатый посланец взвился в небо, чтобы принести в тюрьму успокоительное известие о том, что узник благополучно доставлен в Тайберн.

Констебли и солдаты, потеснив толпу, образовали круг, дабы не мешать палачу выполнять свои обязанности.

С трудом Дефо удавалось держаться в первых рядах, ближе к телеге. Наконец он пробился за линию констеблей и солдат. Здесь можно было сравнительно спокойно выжидать подходящего момента.

Тем временем вокруг продолжалось грубое и беспорядочное веселье — ведь день казни для работающих был свободным днем, и, естественно, они хотели использовать его наилучшим образом. Картина Хо- гарта «Ярмарка в Тайберне» дает весьма яркое представление об этом.

Наконец Дефо решает, что подходящий момент настал. На глазах у всех писатель приближается к телеге, и Джек вручает ему рукопись памфлета, написанного за него Дефо. Громким голосом, обращаясь к толпе, Джек заявляет, что это его исповедь и он хочет, чтобы мистер Дефо напечатал ее в «Ориджинл уикли джорнэл». Лучшей рекламы нельзя было и желать. Физиономия мистера Вэгстаффа выражает растерянность и досаду: этот Дефо, как всегда, оказался проворнее всех.

Приближается кульминационный момент спектакля. Мистер Вэгстафф, закончив молитву, в последний раз благословляет Джека и вылезает из телеги. Палач надевает петлю на шею жертве, затем повязывает белый платок на его лоб так, чтобы один угол оставался свободным. Когда Джек будет готов «отправиться на тот свет», он должен поднять угол платка с глаз. Таков еще один атрибут этого спектакля. Жест этот был настолько широко известен, что ему подражали в жизни: находились оригиналы, которые носовым платком давали знать зубному врачу, когда можно рвать зуб, как приговоренный к смерти давал знать палачу о своей готовности.

Палач, пересевший тем временем на лошадь, ожидает сигнала Джека. Шум и крики смолкают, зловещая тишина нависает над Тайберном. Джек подносит к лицу руки в наручниках и как бы нехотя приподнимает угол белого платка. Телега медленно отъезжает…

Драма кончилась, можно было возвращаться в город. Только теперь Дефо почувствовал, как он чертовски устал, — от долгого пути, но и от нервного напряжения тоже. Впрочем, он знал, что не для всех еще все кончилось. И не все так скоро разойдутся по домам. Многие продрогшие зрители направятся в кабаки, где разговоры о Джеке Шепперде не умолкнут до утра. Знал он и о том, что по обычаю в пивной на Флит-стрит палач закатит пир и любители сувениров смогут купить у него куски веревки по 6 пенсов за дюйм…

А завтра на улицах, продуваемых холодным ноябрьским ветром, нарасхват будут раскупать «Орид- жинл уикли джорнэл» — по шиллингу за экземпляр — с исповедью только что повешенного, уверенные, что мистер Дефо выполнил лишь скромную роль, передав ее в типографию.

Весь вечер он провел за книгой и лег поздно. Фэнни беспокоилась:

— У тебя жар, лихорадка, а ты изводишь себя чтением.

Она была права, его легкие ни к черту не годятся. Как чуткий барометр, они моментально реагируют на самые незначительные изменения погоды, на малейшие перегрузки. Теперь, чтобы уснуть, не поможет и прописанный ему бром…

Под утро Стивенсон начал во сне громко стонать. Жена пыталась разбудить его, освободить от «криков ужаса», как она это называла. Льюис проснулся и укорил ее:

— Зачем ты это сделала? Мне снилась такая чудесная дьявольская сказка…

Фэнни знала, что муж часто видит «живые и страшные сны», от которых с воплем просыпается в диком, неистовом ужасе. Эти кошмары преследовали его с детства. То ему снился сосед-горбун, пугавший его при встречах до полусмерти; то нечеловеческого обличья бородатое привидение с ужимками и ухватками ведьмы, вдруг оборачивающееся старухой прачкой; то заезжий француз, внешне образец добропорядочности, а на самом деле жестокий убийца, расправлявшийся со своими жертвами с помощью гренков с сыром, начиненным опиумом; то знаменитый лорд по прозвищу Судья-Вешатель с огромными волосатыми руками…

Иногда, уже взрослому, во сне ему являлись «человечки» и разыгрывали целые истории. Некоторые, проснувшись, он записывал, превращал в рассказы. Английский писатель Р. Олдингтон, автор книги о Стивенсоне, изданной на русском языке, восклицал: «Кто еще, какой писатель брал образы и сюжеты из призрачной бездны снов?!» И действительно, нельзя не удивляться столь поразительной особенности Стивенсона записывать свои «вещие сны». Однако его слова требуют одной поправки. Не только Стивенсон обладал этой особенностью. Достаточно привести лишь несколько примеров. Пробудившись, Данте воспел в сонетах свою встречу с Беатриче, которая приснилась ему; во время сна Лафонтен сочинил басню, а Кольридж — целую поэму, которую так и назвал: «Кубла Хан, или Видение во сне». Известно, что и многие образы А. Пушкина рождались во время сна: вскакивая с постели, он торопливо записывал их впотьмах. Случалось во сне сочинять стихи А. Грибоедову и А. Фету. Сон подсказал Ф. Достоевскому мысль написать роман «Подросток», а Л. Толстому — сюжет «Отца Сергия».

Какая же дьявольская сказка приснилась той ночью Стивенсону?

— Уродливого, субтильного человечка с росчерком зла на лице, — продолжал рассказывать он жене, — преследовали за совершенное преступление. Чтобы спастись, он принял какой-то порошок и должен был подвергнуться превращению на глазах своих гонителей. Как раз в момент «первого превращения» ты и разбудила меня…

Медленно наступало зимнее утро. С термометром во рту и карандашом в руках Стивенсон набрасывал первый черновой вариант «приснившейся» ему истории.