Николай Черкашин - Нелегал из Кенигсберга

Как же оно так получилось-то все?..

За вагонным окном проносились сосновые леса, красноватые сами по себе да еще позлащенные закатным солнцем, полосы полей, с собранными посередке грудами ледниковых каменьев, зеленые кущи хуторков да островерхие колокольни костелов…

Гимнастерка от бега промокла на спине. Сергей расстегнул ворот, снял портупею с увесистой кобурой нагана. После того как под Гродно погиб корреспондент Величко, главный редактор вменил всем, кто едет в западные области ОЗВО, брать с собой табельное оружие — наганы. Кто убил Величко, так и не установили: в него выстрелили почти в упор, когда он остановился в Индурах спросить дорогу, вылез из штабной «эмки» и подошел к трем местным как бы мужичкам. Возможно, бандиты решили, что это большой начальник. У капитана Андрея Величко остались двое малолетних сирот и вдова Людмила, работавшая в отделе писем редакции.

Техник-интендант — он оказался финансистом-контролером — извлек из черного фибрового чемоданчика огурцы, помидоры, спичечный коробок с солью и торжественно развернул промасленный пергамент с вареной курицей.

— Вот приходится оправдывать свою фамилию! — широким жестом пригласил он к трапезе. — Жена в дорогу снарядила. И даже с собой налила.

На свет из чемоданчика явилась стеклянная баклага, обшитая сукном и два алюминиевых стаканчика. Только тут Сергей ощутил, что за весь день во рту не было ни крошки. Он вспомнил про бутерброды с чайной колбасой и сыром, которые успел сделать утром в дорогу, и дополнил стол своей снедью. За едой выяснилось, что Миша-Михаил едет в ту же 42-ю стрелковую дивизию, что и Сергей — проверять дивизионную финслужбу, и что через неделю они уезжают с женой в Сочи, если, конечно, не отменят отпуска.

В Брест поезд прибыл поздним вечером. На вокзальной площади Куроедов взял извозчика и пригласил в пролетку своего спутника.

— В крепость! — распорядился он, и кучер в обмятой польской фуражке-рогатувке пустил вороного жеребца резвой рысью на въезд в Каштановую аллею. Коляска покатилась мимо старинного парка, по шоссейке, обсаженной каштанами, тополями и липами к белым крепостным воротам. Приземистые и массивные, они строго смотрели своими узкими бойницами и походили на бойца с нахлобученным капюшоном — земляной насыпью поверх перекрытия, насыпь эта, густо заросшая травой, плавно переходила в крутые валы, которые обрываясь в заполненные водой рвы, казались еще выше, чем были на самом деле. Сергей не раз бывал в крепости и знал, что это только внешний обвод крепостной территории — Кобринского укрепления — что за воротами, куда извозчика не пропустят, полукилометровая дорога приведет к другим воротам — Трехарочным — за которыми, собственно, и начиналась цитадель — обрамленная сплошным кольцом двухэтажных краснокирпичных казарм. Именно там расквартирован тот полк, в котором завтра придется вести съемку и в котором возглавлял физподготовку капитан Суровцев. Вот уж с кем Сергею сейчас не хотелось встречаться!

Дежурный по КПП лейтенант-артиллерист проверил документы.

— Сами найдете или провожатого дать? — спросил он припозднившихся визитеров.

— Сами найдем! — заверил его Лобов.

— Ну, тогда скатеркой путь! — зевнул лейтенант, проведший, судя по темным кругам под глазами, бурную ночь накануне дежурства.

Они шли по дороге цитадели. По правую руку стояли коновязи артиллерийских лошадей, пушечные парки, ряды новеньких грузовиков. «Ого! Мощь-то какая!» — невольно восхитился Сергей, оглядывая становище военной техники.

Лобов бывал в Крепости раз пять. Ему очень нравились и здешние строения — форты, казематы, казармы — отмеченные печатью добротной фортификационной архитектуры. А больше всего нравилось то, что здесь росло множество редких трав и растений — как в хорошем ботаническом саду. И все эти цветки, листья, соцветия так живо напоминали ему студенческие полевые экспедиции, охоту за драгоценными кореньями, веру в русский женьшень… «Странная вещь — судьба! — размышлял он, поглядывая по сторонам. — Сначала из ботаника она сделала фотографа, потом из фотографа — танкиста, а из танкиста — газетчика…»

Они поспели к разводу караулов. Духовой оркестр играл марш-развод. Караулы, печатая шаг, уходили с плаца по объектам.

В штабе полка, располагавшегося у Тереспольских ворот, Лобова встретил дежурный политработник, такой же, как и он, младший политрук — чернявый крепыш с карими глазами. На его гимнастерке сиял кимовский значок, прикрепленный для красоты на розетку из кумача.

— А мы вас ждали к обеду! — заговорил он с сильным армянским акцентом. — Я распорядился расход вам оставить. Идемте, пока столовую не закрыли.

— Дела задержали в Минске…

О, знал бы этот комсомолец, какие дела задержали его в Минске! Но и он никогда об этом не узнает!

Они прошли в командирскую столовую, и дежурный по кухне принес миску подогретого борща и миску гречневой каши с отварной треской. Сергею показалось, что вкуснее этой еды нет ничего на свете. Самвел, так звали хлебосольного политрука, помощника по комсомольской работе, тоже сел за стол.

— Вы так аппетитно рубаете, что и мне захотелось!

Дежурный по кухне принес еще одну миску и два стакана холодного компота.

— Что там у вас в Минске слышно? — спросил Самвел.

Сергей невесело усмехнулся:

— Слышно — это у вас: как немцы к границе сползаются. А у нас в Минске — Договор о дружбе и ненападении.

И вспомнив наставления главного редактора, добавил официальным тоном:

— Пока договор не разорван, они вряд ли нападут.

— Ну да, конечно, — неуверенно поддакнул комсомолец. На особую откровенность товарища из окружной инстанции рассчитывать не приходилось.

Вообще-то, в войсках любили фотокорреспондентов. Вреда от них никакого — не начальство и не инспекторы — а польза налицо: если повезет, то и в газету попадешь, и так по дружбе снимки сделает.

На ночлег Лобова разместили вместе с прибывшим финансистом в гостевой комнатке, в которой стояли две двухъярусные железные койки, две тумбочки и два табурета. Нижние места были свободны, и Сергей с Куроедовым расположились с полным комфортом. На одной из тумбочек стояла стеклянная банка с веточками жасмина.

— Эх, до чего ж я жасмин люблю! — восхитился финансист.

— А это не жасмин, — усмехнулся Лобов.

— Как это «не жасмин», когда он у нас в деревне на каждом углу рос! — возмутился техник-интендант 1-го ранга.

— Так и не жасмин! — стоял на своем Сергей. — Это мы все по ошибке называем чубушник жасмином. У настоящего жасмина нет такого аромата. Это вечнозеленый кустарник. А благоухает именно чубушник, кустарник из семейства гортензиевых. По-латыни — филадельфус, что значит «братолюб».