Михель Гавен - Балатонский гамбит

— Как давно доставили? — она взяла карточку.

— Час назад.

— Как быстро остановили кровь?

— Здесь написано в течение двух минут после ранения, придавливанием сонной артерии.

— Это хорошо.

— Сделана тампонадная повязка, артерия перекрыта на двадцать процентов. Наблюдается правосторонняя гемилегия, афазия, геморрагический шок. Случай сложный. Мне звонил их главный хирург, они сшить не могут, фрау Ким, надо ставить протез, но у них нет такого опыта. Я им сказал, что не возьмусь. Только если вы сделаете. Если нет — парень конченый.

— Я поняла, — Маренн внимательно прочитала все, что было написано в карточке. — Это действительно срочно. Пойдемте, посмотрим, Мартин. Ханс, — она подозвала санитара. — Обработать руки, маску, перчатки.

— Одну минуту, фрау.

— Оберштурмфюрера Майера — в операционную.

— Слушаюсь, фрау.

— Наркоз общий, ингаляционный с инсуфляцией закрытого контура. Искусственная вентиляция легких, — через минуту она уже подошла к раненому. — Света дайте больше, Ханс. Необходимо сделать гемотранфузию, Мартин, чтобы восстановить потерю крови. Вы согласны?

— Да, фрау Ким.

— Тогда начинайте. Группа крови, в карточке все отмечено. Кровь доставили?

— Да.

— Хорошо.

— Так, что тут? — она взяла инструмент и сделала надрез. — Я вижу яремную вену, перевязанную вместе с сонной артерией. В средней части сонной артерии пять толстых лигатур.

— Фрау Ким, группенфюрер Мюллер из Берлина, — доложил санитар. — Вас к телефону.

Она выпрямилась.

— Мартин, немедленно произведите артериографию, введите десять миллилитров контрастного вещества, концентрация тридцать пять процентов. Все лигатуры развязать. Я сейчас подойду.

Она отошла от стола, сдернула перчатки, маску. Выйдя из операционной, подошла к телефону.

— Я слушаю, Генрих.

— Ну, наконец-то здравствуйте, незаменимый доктор, — она услышала насмешливый голос Мюллера так близко и четко, как будто он сидел напротив. — Вот мы вас и нашли, не прошло и суток. Где ты застряла, Ким? То неделя, и она уже в Берлине, а тут ждем не дождемся, а тебя все нет. Эльза говорит, что ты влюбилась, наверное.

Маренн вздрогнула. Эльза как в воду смотрит, сама того не зная.

— Она придумывает, — заметила сдержанно.

— Конечно, придумывает, а что ей еще делать? — Мюллер рассмеялся. — У нее работа такая, сиди и придумывай доктору Геббельсу патриотические статьи. Все твои любимые мужчины здесь, и красавчик шеф, и Отто вчера прибыл. Они все здесь, а тебя нет, это даже странно.

«Действительно, странно, — подумала Маренн, слушая его. — Они там, а я совсем в другом месте. И вовсе не хочу возвращаться. Но главные странности для них еще впереди».

— Ладно, времени мало, — голос Мюллера стал серьезным. — У тебя наверняка какой-нибудь арийский Аполлон в обнаженном виде на операционном столе отдыхает, а ты на него любуешься. Под наркозом, на всякий случай, чтоб он ни-ни, а то шеф заругается. Я тоже ушел от Гиммлера, пока там не мои вопросы разбирают, а то можно и до вечера сидеть, всех их слушать. Вот что, Ким, по тому делу, которое мы обсуждали с тобой перед твоим отъездом. Понимаешь?

— Понимаю, — она кивнула. Речь шла об освобождении заключенных из концлагерей и передаче их под опеку эмиссаров Красного Креста.

— Дядюшка решил, — это Мюллер имел в виду Гиммлера, — что можно попробовать. Очень кулуарно, очень секретно, ну, ты знаешь, как все у него, как бы чего не вышло. Вдруг папа узнает, — речь шла о фюрере. — А папа ничего не знает, как ты догадываешься. А если узнает, всех поставит к стенке. Одна очередь, и — привет, на том свете. Кроме того, дядюшкин страшный сон, — так Мюллер обычно отзывался о Кальтенбруннере, — сильно проявляет активность, все время бегает к папе, они решили всех этих несчастных удушить как можно скорее, так что он рассылает приказы совсем иного содержания, чем дядюшка того хочет. И они уже начали что-то там творить. Так что каждый день на счету. Твой патрон связался с иностранными гостями, это он умеет — с иностранцами дело иметь, — Мюллер намекал на эмиссаров Красного Креста. — Все согласовано, приедут послезавтра. Но сама понимаешь, если до папы все это дойдет, то, поскольку все вопреки его воле, исполнителя — под трибунал и казнить. Так что, — Мюллер сделал значительную паузу, — послать мне некого. Приказать не могу, на такое дело только добровольно, но никто не хочет, все боятся. Дядя говорит, твой патрон все затеял, пусть сам и едет. Но я думаю, ты не допустишь, чтобы это осуществилось?

— Я поеду, Генрих, — она не раздумывала ни секунды. — Оформляй приказ.

— Вот умница, я на тебя рассчитывал, если честно. Значит, ты представляешь, там, возможно, из-за этого австрийца, — то есть понимай, Кальтенбруннера, — пострелять, возможно, придется. С тобой поедет опытный унтерштурмфюрер и солдаты, даю аж тридцать человек. Мало ли что. Бери их под свою команду. Это ты умеешь, я знаю. Документы мы с твоим патроном все сделаем. Насчет гостей я тебе сообщил, они будут послезавтра. Так что у тебя сутки, все заканчивай там, и сюда. За тобой пришлют самолет. Солдаты и мой адъютант с документами будут ждать на аэродроме. Прямо оттуда берешь гостей и по первому адресу. Я на тебя надеюсь, Ким. Ясно?

— Так точно, группенфюрер.

— Молодец, жду. Насчет папы, — он усмехнулся, — ты, конечно, в уме держи, но ничего, прикроем, все ведь через меня пойдет, и к австрийцу тоже, проконтролируем.

— Я поняла, Генрих.

— До встречи. После того как все благополучно закончится. Хайль Гитлер!

Связь прервалась. Маренн положила трубку. Поправив шапочку на волосах, вернулась в операционную.

— Ханс, — приказала санитару, — маску и перчатки. Как дела, Мартин?

— Яремная вена интактна, — сообщил Виланд, — а на передненаружной поверхности артерии обнаружено повреждение длиной около пятнадцати сантиметров. Средний слой артерии в этом месте полностью размозжен. Вы уезжаете, фрау Ким? — он посмотрел на нее поверх очков. — По приказу у вас еще шесть дней.

— Это государственная необходимость, Мартин. Мне надо срочно вернуться в Берлин, — ответила она.

— Когда?

— Завтра. Не отвлекайтесь, Мартин.

— Йохан ничего не знает?

— Мартин, смотрите на больного, — она сердито сдвинула брови. — Будем производить резекцию поврежденного участка. Приготовьте зажимы.

— Но вы не можете уехать просто так, не сказав Йохану.

— Мартин, если я ему скажу, — Маренн вздохнула, — боюсь, я не смогу уехать вообще. А дело действительно важное. От моей миссии зависят жизни многих и многих людей.

— Какие могут быть дела государственной важности…

— Мартин, следите за дыханием раненого, вы слишком взволнованы не по делу.

— Да, конечно, но ваше дело — лечить раненых солдат и офицеров. Я всегда считал, что наше германское общество, это общество мужчин-рыцарей, которое дает женщине право быть женщиной, быть любимой, чтобы ей восхищались, носили на руках, больше ничего. Ну, если она хочет поработать, заняться наукой — то пожалуйста, но вовсе не обязательно. Какие дела государственной важности? — он пожал плечами. — Вы как хотите, фрау Ким, — он вдруг заявил решительно, — я сам скажу Йохану. Он мой друг, я не смогу смотреть ему в глаза. Я знал, что вы уезжаете, и не сказал.