Богдан Сушинский - Жребий викинга

— Династия Македонских, мой василевс; династия Македонских, — повторила по складам, — и этим все сказано! И потом, разве речь идет обо мне?

— Понимаю, о династии Македонских, — с какой-то горькой иронией в голосе произнес Михаил.

— О славе императора и величии империи — вот о чем нам следует теперь думать. Даже если тебе и не удастся войти в Вечный город, сам тот факт, что осмелился выступить против него, уже обессмертит твое имя.

— Пока что предпочитаю увековечивать его деяниями во имя Византийской империи.

— А что вы скажете по этому поводу, великий полководец норманнов? — обратилась повелительница к Гаральду.

— Я готов идти в поход туда, куда мне укажет император. Если он решит, что моим воинам следует штурмовать Рим, я поведу их на Рим.

— Вот он, — провозгласила повелительница, — ответ истинного полководца, первого стратега империи!

— Первого стратега? — сурово взглянул на нее император.

— Да, первого стратега, — тряхнула седеющими кудрями императрица.

— А как быть с Зенонием?

— Вручи ему венок из увядшего лавра и отправь на покой. Думаю, он и сам понимает, что слишком зажирел на военной службе и самое время уступить свой пост кому-то из молодых и удачливых. Конунг Гаральд Суровый хоть сейчас готов принять от своего императора жезл первого стратега. Может, тогда мы наконец-то ощутим, что в стране есть армия, есть полководец, есть человек, способный защитить и трон, и земли наши.

— Вы оказались неплохим начальником прибрежной стражи, — едва слышно проговорил Михаил, когда супруга укротила свое красноречие. — Возможно, со временем вы действительно станете одним из лучших полководцев империи. Но к беседе о жезле стратега мы вернемся как-нибудь попозже, не раньше того времени, когда вы завершите поход на Сицилию.

— Скорее всего, я буду озабочен тем, как вернуть норвежским викингам их трон и захваченные датчанами земли.

Гаральд чувствовал себя неловко от того, что вопросы, касающиеся его положения в империи, эти двое решили обсуждать в его присутствии. Но в то же время он отдавал должное Зое, она вела себя, как подобает правительнице великой державы, действуя жестко и решительно. Хотя и знала, что стратега Зенония и ближайших его соратников император всегда воспринимал как опору своего трона. Вот и сейчас, вместо ответа, василевс лишь странновато улыбнулся и, еще несколько минут проведя в каком-то загадочно-отрешенном состоянии, поднялся.

— Оставайтесь с гостем, — повелел женщинам. — Поразите его «Храмом родников» и своей обходительностью.

— Мы найдем, чем поразить его воображение, — двусмысленно заверила его правительница.

Когда император выходил из-за стола, Зоя несколько мгновений поколебалась, не зная, как вести себя, но затем кивнула Марии в сторону норманна: дескать, бери под свою опеку.

— У нас мало времени, — взволнованно зачастила Мария. — Как вы считаете, повелительница специально оставила нас вдвоем, чтобы мы могли поговорить?

— Наверное, она обязана проводить своего царственного супруга. Этого требует этикет.

— Она умышленно оставила нас вдвоем, — решительно молвила Мария. — И нечего в этом сомневаться. Однако говорить должны вы, а я — молчать и скромничать.

Мария была невысокого роста, едва достигала груди норманна, а когда он приблизился, вообще стала казаться девчушкой. С Елизаветой все было наоборот: она была не по возрасту рослой, а когда начинала говорить, Гаральд попросту забывал, что перед ним не одна из тех взрослых, порой явно перезревших женщин, которые в последнее время окружали его, а совсем еще девчушка, ребенок.

— Что вы хотите услышать от меня, «венценосная» Мария?

— Не здесь, в этой комнате нас подслушивают, — причем это «нас подслушивают» она произнесла слишком громко, почти вызывающе. — Перейдем в «Храм родников», идите за мной.

— Разве бывают и такие храмы — родников? — спросил Гаральд, следуя за девушкой к узкой мраморной лестнице, ведущей куда-то вниз, в подземелье.

Теперь их тела оказались совсем близко друг от друга, поэтому норманн ощущал, как тепло ее бедра пронзает его, возбуждая и притягивая к себе. На одной из ступенек он сумел прижаться к ее бедру, и тут же, повинуясь зову инстинкта, Мария остановилась. Еще несколько мгновений они стояли, прижимаясь друг к другу, и для обоих это были минуты высшего блаженства.

— Просто мы стремимся называть храмами все те места, к которым хочется возвращаться и в которых хочется побыть наедине, — проговорила девушка срывающимся голосом. Да и говорила Мария только для того, чтобы отвлечь его и свое собственное внимание от тех поз, в которых они застыли. — Или же побыть в этих местах с человеком, с которым тебе так же хорошо, как если бы ты оставался в одиночестве.

– Вы все еще пребываете в язычестве?

– Нам, ромеям, кажется, что мы уже христиане, хотя на самом деле — все еще язычники, — объяснила девушка, продолжая спускаться вниз, в прохладное, влажное подземелье. — Иначе как объяснить, что все еще предпочитаем поклоняться не только своим древним языческим богам Зевсу, Посейдону, Афине, Тартару, но и… роднику, камню, морю, дереву, воспринимая их как божества. Римляне знают об этом и продолжают считать нас неискоренимыми язычниками. Я в этом убедилась, когда жила в Риме, где нас, византийцев, недолюбливают.

— Я много слышал о Риме, но бывать в нем не приходилось. Как долго вы были в этом городе?

— Почти три года. Обучалась в одном из монастырей.

— Вы были монахиней? — насторожился Гаральд.

— Ни за что бы не посвятила свою жизнь монастырю, — решительно повела подбородком Мария. — Лучше уж прожить свои молодые годы в темнице, зная, что находишься там не по своей воле, чем добровольно обрекать себя на мучительное самоистребление. Сначала я училась в школе при женском монастыре. В специальной школе, в которой обучаются принцессы и дочери очень высокопоставленных чиновников из многих стран. А затем в течение года была фрейлиной при дворе одного из герцогов, где меня пытались обучать манерам, этикету и обходительности.

— Значит, вы там многое постигли и многому научились?

— В школе при монастыре Святой Варвары — да. Но что касается жизни при дворе, вместе с другими придворными дамами… — покачала она головой, лукаво при этом улыбаясь. — Ничему хорошему, богоугодному, я там научиться не могла, да это и невозможно. Уж не знаю, что вы можете сказать о своем, норвежском королевском дворе…

— Я никогда не жил при нем. Да и двора как такового в Норвегии не существовало. У нас и столицы до сих пор нет, и настоящего королевского дворца, которыми украшены Киев и тем более — Константинополь.