Виталий Гладкий - Вайделот

На этом месте Хуберт прервал свой рассказ, потому что один из пирующих рыцарей сильно пнул ногой пса и получил в ответ весьма болезненный укус. Этим рыцарем оказался поляк Сцибор Кальский. Он вскрикнул от боли, но вместо соболезнований услышал лишь громкий хохот подвыпивших тевтонцев, которые относились к полякам с плохо скрываемым пренебрежением. Пришлось польскому рыцарю сдержать свое ретивое, хотя он готов был убить дерзкое животное. Но это было не так просто сделать.

Возле пирующих крутился с десяток огромных сторожевых псов, обученных не только охранять в ночное время крепость и лаять в случае опасности, но и убивать врагов. Каждый из этих зверюг мог запросто задавить матерого волка, а уж человека и вовсе мог разорвать на куски. Псы подбирали с земли кости и объедки, которые бросали им рыцари. Кроме того, каждый из них стоил как добрый конь, и Сцибор Кальский благоразумно подавил в себе мстительное чувство, решив отыграться на особо смешливых немцах завтра, когда начнутся поединки сам на сам. Пес – глупая животина; что с нее возьмешь, в отличие от побежденного тевтонца.

– Ну и что было дальше? – с нетерпением спросил монах, заинтригованный историей жизни менестреля.

– Я выиграл… – Хуберт хитро ухмыльнулся. – К большой радости матери, которая в юности получила великолепное образование, поэтому лично занималась моим воспитанием и обучением в отличие от старших братьев, которых натаскивал отец. Ему плевать было на грамотность, – он старался сделать из них хороших воинов и приличных игроков в кости, что для любого рыцаря было обязательным, так же, как и игра в шахматы. Должен признаться, что обыграл я своего папашу благодаря неким шулерским приемам, которым обучил меня Хромой Барт. Этот достойный муж всю свою жизнь провел в войнах и походах, а на старости лет отец приютил его в нашем замке, предоставив непыльную должность дворецкого. (Впрочем, Хромой Барт возмущался, когда его так называли; он величал себя мажордомом и велел слугам обращаться к нему именно таким образом.) Так вот, старина Барт был непревзойденным игроком в кости. Он долго скрывал от всех свои способности, но видя, что я постоянно проигрываю отцу (за что полагалась порка розгами; папаша считал, что наказания весьма способствуют успехам в обучении), Хромой Барт, который почему-то полюбил меня, показал мне несколько уникальных трюков… Папаша всегда держал свое слово твердо, и я попал в Падуанский университет, откуда меня спустя три года попросили, не очень вежливо указав на выход.

– Почему?

– Я имел неосторожность описать в песенной форме диспут, предложенный тупоголовым профессором кафедры, – пардон муа, вашим коллегой, монахом-доминиканцем. А тема диспута была потрясающе интересной и познавательной: «Почему Адам в раю съел яблоко, а не грушу?» Мои стихотворные тезисы оказались настолько нетривиальными, что вся Падуя хохотала до колик в животе, а отцы-инквизиторы пришли в большое замешательство и промедлили с принятием решения, чем я и воспользовался, дав деру в эти Богом забытые места. Как-нибудь на досуге я спою вам свое произведение, чтобы услышать и ваше мнение о моих способностях по части схоластики.

Отец Руперт неопределенно пожал плечами и сглотнул голодную слюну – на стол начали подавать запеченных на костре каплунов. Их приносили в бадье и складывали горками на больших плоских тарелках.

Но мы как-то упустили из виду Ханса фон Поленца. Юный рыцарь по причине своего низкого статуса сидел рядом с поляками и от этого сильно страдал. И злился. Он был неглупым парнем и знал, что места размещения рыцарей за пиршественным столом были согласованы и утверждены заранее, поэтому быстро смекнул, кто подсунул ему такую свинью. Ханс несколько раз ловил на себе злобно-насмешливые взгляды Буркхарда фон Хорнхаузена, обладавшего весьма мстительным характером, о чем успели просветить юношу другие рыцари. Можно было не сомневаться, что завтра тевтонец постарается взять реванш за свой обидный промах.

Поймав в очередной раз взгляд Буркхарда фон Хорнхаузена, который сидел на другом, почетном конце стола с противоположной стороны, юный рыцарь насмешливо ухмыльнулся, поднял свой кубок и склонил голову, с отменной вежливостью поприветствовав тевтонца. Это «приветствие» подействовало на самолюбивого рыцаря как холодная вода на раскаленную в кузнечном горне сталь;он злобно зашипел, скрипнул зубами и с такой силой вонзил нож в тушку лежавшего перед ним каплуна, что пробил свою оловянную тарелку. Большинство присутствующих на пиру ели с тренчеров, и только маршалу и нескольким особо уважаемым рыцарям поставили тарелки – новинку, которая только начинала входить в моду среди европейской знати.

Тем временем пришла пора и Хуберту показать свое искусство. Ему очень хотелось спеть рыцарям несколько веселых песенок личного сочинения, но он боялся, что мрачным крестоносцам они придутся не по нутру. В текстах этих песен было столько сарказма и насмешек над рыцарством, что его не переварили бы даже крепкие желудки этих профессиональных вояк. Поэтому Хуберт с воодушевленным видом для начала исполнил песню-призыв к Крестовому походу:

Едва он закончил петь, как восторженный рев полусотни луженых рыцарских глоток поднялся к звездному небу (уже стемнело, и крепостной двор осветили факелами). Изрядно подпившие рыцари (те, кто побогаче и пощедрей; это были в основном поляки и венгры) стали швырять к ногам менестреля монеты, а маршал, сидевший во главе стола, произнес проникновенный тост, в котором вспоминал о братьях, погибших в Палестине за святое дело, и призывал покончить для начала с местными неверными, обратив в истинную веру тех, кого не сразит карающий рыцарский меч.

Когда рыцари немного успокоились, Хуберт не удержался и исполнил балладу знаменитого трубадура, провансальца Бертрана де Борна. Церковники его не очень привечали, зато среди рыцарей баллады де Борна пользовались неизменным успехом:

Хуберт пел почти час, а затем, сжалившись над бедным отцом Рупертом, устроил себе передышку, во время которой весьма прозрачно намекнул помощнику фогта, что он и его помощник голодны, поэтому больше не в состоянии развлекать пирующих.