Алла Бегунова - Тайный агент Её Величества (Когда падают звезды)

Никогда еще Аржанова не видела крымскую зиму.

Вообще-то она рассчитывала, что и не увидит ее. Анастасии казалось, будто поручение, на нее возложенное, уже исполнено, потому ей пора возвращаться домой. Она с нетерпением ждала прибытия в конце ноября в ханскую крепость военной двухмачтовой шхуны «Победислав-Дунайский», которая крейсировала от Ахтиара до Гёзлёве. Командир парусника лейтенант Иван Кречетников должен был передать русской путешественнице письма от Веселитского и от статс-секретаря императрицы, непосредственного начальника Флоры Турчанинова, жалованье за три месяца, деньги на обратную дорогу и описание маршрута, по которому разведывательно-диверсионной группе следовало покидать полуостров.

«Победислав-Дунайский» добрался до города лишь в первых числах декабря. Кречетников объяснял это плохой, штормовой погодой и поздней доставкой ему всей корреспонденции и грузов, адресованных госпоже Аржановой. Сперва она не поняла, о каких грузах идет речь. Но в трюме, куда Анастасия спустилась вместе с морским офицером, стояли большие, обшитые дерюгой ящики, запечатанные красными императорскими печатями.

Лейтенант, человек молодой и общительный, был удивлен резкой переменой в поведении своей спутницы. Ни слова ему не говоря, она повернулась и, довольно ловко взобравшись по трапу, очутилась на верхней палубе корабля. Он поторопился за ней, крича вдогонку о сумке с письмами, оставшейся в его каюте. Аржанову он нашел у правого фальшборта. Опираясь руками на планширь, она угрюмо смотрела вдаль. Вид на море в чем-то сходствовал с ее собственным настроением: мрачные серо-зеленые водные пространства и низкие свинцовые тучи над ними.

В своей комнате на постоялом дворе «Сулу-хан» Анастасия разобрала почту. Догадка подтвердилась. Секретная канцелярия Ее Величества находила нужным дальнейшее присутствие Флоры и ее группы на полуострове.

Им послали новое оружие, снаряжение, обмундирование, большой боезапас, значительную сумму в турецких золотых флори и серебрянных пиастрах, множество подарков, предназначенных для крымско-татарской знати.

Желая как-то смягчить впечатление от этого приказа, Турчанинов написал ей немало хвалебных слов и даже комплиментов. Он передавал, что Ее Величество по-прежнему пребывает благосклонной к курской дворянке и высоко оценивает ее деяния, направленные к пользе Отечества. «Весьма вероятно, — писал он, — в ближайшие два-три месяца наступит главный, давно желаемый нами, перелом в крымских делах. Без вас тут никак не обойтись…»

В послании Веселитского Анастасия нашла ответ на свое донесение о встрече с Абдулла-беем и последнюю новость из города Карасу-Базара, где ныне вместе с Шахин-Гиреем пребывал чрезвычайный посланник и полномочный министр. Новость была превосходная. Мятежник Бахадыр пойман самими татарами в усадьбе его сестры Олу-хан, близ Кафы расположенной, и помещен под домашний арест в деревне Катарша-сарай. В содеянном он глубоко раскаивался и молил законного правителя крымско-татарского государства не казнить своего старшего брата, а простить его легкомыслие и помиловать.

Письмо направил русской путешественнице также и капитан бригадирского ранга Тимофей Козлянинов. Оно состояло из трех строк. С истинно флотской краткостью командор сообщал: ответ от матушки пока не получен; в середине декабря «Хотин» придет в Гёзлёве, но это — его последнее плавание в навигации 1782 года; может ли произойти их свидание, о котором он смиренно просит Анастасию Петровну?

Пакет из коричневой плотной крафт-бумаги Аржанова взяла в руки не без некоторого волнения. Печать с гербом светлейшего князя Потемкина украшала его. Очень давно она не получала посланий от вице-президента Военной коллегии, генерал-аншефа и генерал-адъютанта, губернатора двух губерний, многих российских и иностранных орденов кавалера великолепного Григория Александровича. Иногда она даже думала, что он, погруженный в решение важных государственных проблем, забыл о ее существовании. Этому бы она не удивилась.

«Милостивая моя государыня, Анастасия Петровна, — писал ей могущественный екатерининский вельможа, — Ведомо мне о долгом пребывании Вашем в Крымском ханстве. Радуюсь тому усердию, какое Вы оказали, находясь на царской службе. Следовательно, не ошибся я, рекомендуя Вас доброй и мудрой монархине нашей. Ныне же потребуется много сделать, чтоб склонить татар к решению для нас благоприятнейшему. О хане не беспокойтесь — сам буду с ним встречаться. Употребите все Ваши блестящие способности для конфиденциальной работы с окружением Шахин-Гирея, с беями и мурзами знатнейших родов. Они должны ту мысль правителю подтвердить, что для счастия народа следует ему отречься от престола и передать край свой во владение России. Знаю, трудно сие будет, но Вам ли бояться трудностей?

Примете мои уверения в совершеннейшем почтении и проч. и проч.

Князь Потемкин.

Ноября 16-го дня 1782 года».

В пакете, кроме письма, находился плоский футляр, оклеенный бархатом. Аржанова нажала на кнопку. Крышка его откинулась, и две золотые сережки с бриллиантами, оформленными в виде капель, засверкали, засияли в комнате постоялого двора «Сулу-хан». Листик бумаги, сложенный вдвое, лежал между ними. Аржанова развернула его:

«Душа моя, о первых наших встречах с волнением в сердце доселе вспоминаю. Пусть безделица сия и Вам о них напомнит. Навеки Ваш раб Григорий».

Возможно, цена сережек и впрямь была невелика, но тонкость работы и художественное ее качество сомнений не вызывали. Светлейший князь не изменял своим привычкам, ничего не забывал и верил, что другие тоже не забудут.

Русская путешественница в задумчивости подошла к окну.

Со второго этажа постоялого двора, строения капитального и высокого, открывался вид на обычный восточный город. Купола и шпиль соборной мечети Джума-Джами, купол турецкой бани, расположенной недалеко от нее, круглая базарная площадь, узкие улицы. Их образовывали сплошные дувалы, или заборы, и стены домов, не очень больших. Ни одного окна, выходящего на улицу на первом этаже. Только маленькие калитки, всегда крепко закрытые. Мусульмане отгораживались от мира, чтобы замкнуто жить в своей семье.

Унылые песни муэдзинов прорезали тишину. Ближайший к «Сулу-хану» находился на тридцатипятиметровом минарете Джума-Джами и выводил голосом, не похожим ни на мужской, ни на женский, протяжные свои причитания:

— Алла-ax акба-ар! Ла иллаа-а илла-л-лаху-у ва-а Махаммад-ду-ун расул-л-лахи-и…

На самом деле это был приказ. Десятки правоверных в чалмах, в круглых черно-каракулевых шапочках и длинных кафтанах со свернутыми в трубочку ковриками — «намазлык» под мышкой торопились теперь к мечети. Холодный декабрьский ветер дул им в лицо, гнал по улице опавшие листья акаций, крутил на дороге белые столбики крымской пыли.