Алла Бегунова - Звенья разорванной цепи

Сотое представление спектакля — знаменательное событие, но скорее не для зрителей, а для его авторов: композитора, режиссера, художника, актеров. Оно свидетельствует об успехе, которым пользуется их творение у публики. Ведь бывают спектакли, которые живут не дольше двух-трех месяцев. Зритель теряет к ним интерес и сборы от билетов падают. Тогда администрация театра снимает оперу с репертуара, ибо каждое новое представление требует затрат, и они не окупаются, если зал заполнен на одну треть.

Флора слушала объяснения надворного советника, удивляясь, как он проник в тонкости театрального дела. По-видимому, тут сказывалось его общение с музыкантами на собраниях масонской ложи «К истинному единодушию», в данном случае — единодушию в любви к опере «Аксур, царь Ормуза». Аржанова смутно догадывалась, что это — какой-то восточный сюжет, а поскольку шла война с турками на юге империи, то зрителей в Вене могли заинтересовать заунывние мелодии мусульман, их экзотическая одежда и дикие нравы.

Оказалось, в конце сотого спектакля необходимо выносить корзины с цветами на сцену, поздравляя автора музыки и исполнителей-певцов. Фон Рейнеке расщедрился и заказал сразу две. Одну — большую и недорогую, с красными гвоздиками для солистов. Вторую — поменьше и подороже, с пурпурными розами — для композитора Антонио Сальери. В корзину первый секретарь посольства положил еще и бутылку шампанского «Асти».

Очень красиво одели Николая: белая рубашка, красный камзол и кюлоты, ливрея, почти сплошь расшитая золотыми галунами. Ему также пришлось сделать прическу по венской моде с большими буклями над ушами, начесом надо лбом и длинной косой на спине, применив много помады и белой пудры. Меткий стрелок, глянув на себя в зеркало, так испугался, что стал слезно умолять барыню избавить его от подобной чести — выносить гвоздики на сцену. Она в ответ лишь погрозила ему кулаком.

Сержант Ермилов, назначенный выйти с розами для композитора, тоже был красив, как молодой бог Аполлон. В белом облачении: рубашка, камзол, кафтан — зверская его физиономия смотрелась даже как-то умилительно. Он не протестовал, понимая, что бесполезно. Спросил только, много ли ступенек на лестнице, ведущей на сцену со второго яруса, где почти в центре, недалеко от императорской ложи, располагалась и ложа русского посла.

Слуги должны были смотреть весь спектакль вместе с господами из ложи, дверь в которую не закрывалась. Кроме двух корзин с цветами существовала и третья корзинка, хозяйственная. В ней хранился графин с оранжадом, две бутылки красного вина, коробка с песочным печеньем, фрукты и несколько фужеров. Опера шла более трех часов с двумя антрактами, и о подкреплении сил следовало позаботиться заранее.

Сегодня увертюрой к опере в честь сотого ее представления дирижировал сам маэстро. Публика наградила его продолжительными аплодисментами. Антонио Сальери раскланялся, мило улыбаясь, а затем передал дирижерскую палочку штатному театральному дирижеру. Занавес раздвинулся и на сцене возник хор. Курская дворянка отметила про себя, что жители Ормуза, где царствовал Аксур, весьма упитанный человек неопределенного возраста, одеты, не в пример настоящим последователям Пророка Мухаммада, — броско и нарядно.

А дальше случился конфуз.

Перекликаясь с царем, хор затянул невыразимо грустную, слишком длинную и однообразную мелодию. Возможно, она в полной мере выражала тоску несчастного народа, брошенного на произвол судьбы. Но этого Аржанова не выдержала. Она заснула. Веер выпал из ее рук, а голова склонилась на плечо Якоба-Георга, который сидел рядом с ней. В первую минуту он просто оцепенел от такого супружеского доверия да еще явленного на глазах у сотен людей. «Немец» не привык к нежностям «дорогой Лоры» и сейчас здорово растерялся.

Он скосил глаза и увидел завиток ее светло-каштановых волос надо лбом, темные дуги бровей, плотно сжатые густые ресницы. Косметикой Анастасия пользовалась очень умеренно, и пудра с ее щеки даже не осыпалась на суконный кафтан надворного советника. О том, что ее любимые духи — французские «Fleur d’amour», фон Рейнеке знал давно, но никогда прежде не ощущал их цветочно-сладковатый запах так остро и сильно. «Будто бы мы с ней лежим на одной подушке!» — подумал он и тоже закрыл глаза.

Теперь перед ним было два решения. Первое: немедленно разбудить курскую дворянку. Второе: не тревожить ее хотя бы до первого антракта, пока в гости не явятся приглашенные им масоны: знаменитые музыканты Сальери, Моцарт и Гайдн, доктор философии Райхфельд и Великий мастер ложи «К истинному единодушию» литератор и историк Игнац фон Борн. Ведь нет гарантии, что под воздействием итальянской оперы, которую Флора, по-видимому, воспринимать не способна, она снова не заснет и тем не скомпрометирует первого секретаря посольства перед его почтенными друзьями.

Пока Якоб-Георг предавался паническим мыслям, события на сцене шли своим чередом. Там назревал народный бунт, и сигналом к нему послужили громовые удары литавр. Вообще-то, литавры — предмет из армейского обихода, наряду с трубами они входят в состав полковых оркестров у кирасир. Аржанова отлично помнила их бодрые, басовитые звуки. Она вздрогнула и открыла глаза.

— Хвала Всевышнему! — пробормотал надворный советник, перекрестившись.

— Что произошло? — спросила Анастасия.

— Вы заснули.

— Ужасное преступление в посольской ложе императорской венской оперы! — усмехнулась она.

Для оправдания Флора чуть было не рассказала ему, что девять лет назад, сидя здесь же, в театре, но в пятом ряду партера, она стоически выдержала исполнение симфонии господина Моцарта и даже смогла потом обсуждать ее с любезным спутником — молодым доктором математических наук Отто Дорфштаттером, старшим шифровальщиком «черного кабинета». Однако усилием воли она удержалась от ненужных откровений. Прекрасное прошлое не может повлиять на трудности, переживаемые в настоящем, по крайней мере — в конфиденциальной работе.

Сержант Ермилов, наблюдавший за всем со стороны, решил помочь княгине Мещерской. Хозяйственная корзинка находилась возле него. Найдя в ней графин с оранжадом, кирасир наполнил фужер освежающим напитком и протянул ей. Аржанова выпила и несколько приободрилась. Опера «Аксур, царь Ормуза» перестала казаться ей произведением абсолютно бездарным, скучным, затянутым.

Не прошло и пяти минут после объявления первого антракта, как на пороге ложи появились друзья Якоба-Георга — масоны. Первым выступал, конечно, герой сегодняшнего вечера Антонио Сальери, человек лет сорока, небольшого роста, тщедушный, одетый тщательно и элегантно. С обычной для итальянцев грацией и обходительностью он поклонился прелестной госпоже фон Рейнеке. Она обратилась к нему со словами восхищения перед его бессмертным творением. Композитор, говоривший по-немецки плохо, с грубым акцентом, скромно ответил, что лучшей своей оперой считает «Армиду», поставленную в шести европейских столицах, в том числе — в Санкт-Петербурге — и оперу «Данаиды», созданную при содействии его учителя и величайшего музыканта нынешней эпохи — Кристофа-Виллибальда фон Глюка, скончавшегося два года назад.