Любовь Воронкова - Сын Зевса. В глуби веков

Город строился. Городская стена уже отчетливо обозначилась над землей, очертания большого города прочно легли на отлогом ровном берегу. Воины, военачальники, строители общим криком ликования встретили царя. В легких доспехах, в короткой военной хламиде, он шел среди друзей и телохранителей. Он еще слегка прихрамывал, он был бледен и слаб на вид, он стал как будто меньше ростом… Но это был он, их Александр, их царь македонский! И он ходил с улыбкой по будущим улицам будущего города, его города, его еще одной Александрии… Эти города с именем Александра отмечали его путь по земле.

Как-то на заре стража заметила смутное движение за рекой. Из темной дали бесшумно вышла конница. Возникли силуэты всадников в остроконечных шапках, с изогнутыми луками за спиной. Конница медленно, крадучись, приближалась. К концу дня неизвестное войско подошло к самому берегу. Местные люди, разведчики и переводчики сказали, что это азиатские скифы.

— Хорасмии? — удивился Александр. — Но этого не может быть. Царь хорасмиев Фарасман только что предлагал мне свою помощь!

— Это не хорасмии, царь.

— Так абии, что ли? Но абии просили дружбы!

— Нет. И не абии. Это гораздо более опасные скифы. Это — массагеты.

«Массагеты, — подумал Александр, — те самые, которые убили Кира».

По огням костров, рассыпавшимся на том берегу, видно было, что скифский лагерь очень велик. Утром массагеты подходили к самому берегу и смотрели на македонян: что это они делают здесь, на реке?

Город Александра заселялся. Прошло всего двадцать дней, а уже стояли глинобитные дома и над крышами поднимался дымок очага… Город оживал, наполнялся движением, говором. Старые македонские воины, разбитые ранами и болезнями, устраивали жилища для своих семей, несколько лет тащившихся в обозах. Торговцы открывали свои лавочки и устраивали рынки. Понемногу, преодолевая робость, из степи приходили местные жители. Светло-желтые крепкие стены с бойницами уже стояли вокруг города.

И вдруг из-за реки полетели тяжелые скифские стрелы. Они взвивались над водой и со зловещим свистом падали в город, принося смерть. Македоняне принялись кричать и грозить скифам; скифы, по своему обыкновению, — ругаться и хвастаться:

— Эй, Македонянин, переходи реку — сразимся!

— Он не перейдет, побоится!

— Македонянин со скифами сразиться не посмеет!

Надо было что-то делать, смертей от скифских стрел становилось все больше.

Но кто это мчится в лагерь? Какие еще вести везут? Скачущие всадники видны были издалека, пыль клубилась по их следам. Они спешили — значит, опять что-то неладно в Согдиане.

Догадка оправдалась. Да, в Согдиане снова неладно. Спитамен с большим отрядом осадил Мараканды. Македонский гарнизон с трудом отбивается от него.

— Опять!

Александр на мгновение ослеп от гнева и пошатнулся. Телохранители поддержали его. Он сел на груду желтых, высохших кирпичей, у него кружилась голова, и он понял, что еще недостаточно здоров, чтобы немедленно скакать в сражение.

— Ничего, ничего, — проворчал он, — я здесь за это время разгоню скифов. Это тоже необходимо сделать.

Кратер, уже залечивший свою рану, выступил вперед.

— И ты думаешь, что я пошлю тебя сражаться со Спитаменом? — с упреком сказал ему Александр. — После твоей раны? Если ты скрыл ее от меня, то это не значит, что ее не было.

Он послал к Маракандам Карана, военачальника наемных войск.

— Поймай мне его, Каран!

— Мы идем с тем, чтобы поймать, — ответил Каран, — а победить и прогнать — это не так трудно.

— Не так трудно! — с раздражением повторил Александр. — А между тем мы уже столько времени, почти два года, не можем вылезти из этой проклятой страны!

Каран ушел со своим большим сильным отрядом к Маракандам. Александр установил на берегу катапульты и велел обстреливать скифов. Скифы как-то сразу притихли, их удивляла и пугала эта машина. Под защитой катапульт Александр перешел реку и бросился на скифов. Скифы бежали в пустыню.

Царь не забывал примеров истории. Кир в свое время вошел в их необъятную землю и погиб. Александр не погнался за ними, вернулся. Но вернулся совсем больным: он заболел от дурной воды, которую пил, гоняясь за скифами.

Вскоре стало известно, что Каран погиб со всем своим отрядом. Спитамен заманил их в западню и уничтожил всех.

— Значит, все-таки надо идти самому, значит, нет у меня военачальников, которые могут справиться со Спитаменом, — с досадой сказал Александр, — значит, все-таки надо идти самому!

Желтый, измученный болезнью, он снова сел на боевого коня. Армия тронулась к Маракандам…

Но Александр не увидел Спитамена. Спитамен вывел из города свой отряд и исчез в пустыне.

Сегодня день бога Диониса, его праздник. Этот праздник с древних времен весело и пышно справляли в Македонии. И в военных походах Александр не забывал отдать почести веселому богу.

Но сегодня, в день Диониса, он вдруг почему-то принес жертвы не Дионису, а Диоскурам. Это многих смутило. Несмотря на обилие еды и вина, веселье не разгоралось на этом пиру.

Непонятная тревога гасила исподволь радость старинного македонского праздника.

Царь, в яркой персидской столе с широким поясом и с персидской диадемой на голове, возлежал на ложе, покрытом пурпуром. Окруженный персами и друзьями в персидских одеждах, он вызывающе поглядывал на македонян, которые, не изменяя родным обычаям, снова отказались надеть одежду побежденных и снова отказались от проскинесиса. Царь много пил, много говорил и смеялся. Но и он не был весел. Разговорами и смехом он старался скрыть свое душевное беспокойство. Он замечал, что даже Гефестион, который понимал Александра и соглашался с ним в его замыслах, с трудом терпит эту длинную, тяжелую от драгоценных камней одежду. Но и он лишь терпит…

Гефестион со скрытой тревогой посматривал на царя. Александр был как-то по-недоброму возбужден, ему беспрестанно наливали вина. Гефестион тихонько останавливал его, но Александр или нетерпеливо отмахивался, или делал вид, что не слышит. И Гефестион с тяжелым предчувствием беды поднимал свою еле пригубленную чашу.

В глубине шатра что-то назревало. Сначала слышалась песня. Потом завязался какой-то спор, ссора. Пьяные голоса становились все громче, все развязней. Молодые подшучивали над старыми македонянами, над их немощью, а старые — над глупостью молодых. Вдруг среди шума невнятных голосов отчетливо прозвучало:

— А как вы думаете — это очень умно в день нашего бога Диониса принести жертвы не Дионису, а Диоскурам?

Александр поднял голову, насторожился, прислушался. Кто это говорит? А, Черный Клит, брат кормилицы, старый друг его детства. Клиту опять не терпится обидеть Александра. Это стало его обычаем.