Людмила Бирюк - Карнавал обреченных

12 июля 1826 года декабристов собрали в комендантском доме. После шестимесячного пребывания в тюрьме они впервые снова были вместе и бурно радовались встрече. Слышались недоуменные вопросы:

— Что это значит?

— Будут объявлять сентенцию.

— Как, разве нас судили?

— Уже судили.

В комендантском доме декабристам объявили приговор…

Царское милосердие было поистине безгранично. Четвертование было заменено повешением, отсечение головы — пожизненной каторгой. Некоторым осужденным был сокращен срок каторжных работ: вместо пожизненного заключения, они получили по двадцать лет каторги.

Неподалеку от зала суда находились священник, лекарь и два цирюльника с инструментами для кровопускания на случай врачебной помощи подсудимым. Ее никому не потребовалось. Они были так молоды и еще по-юношески романтичны, что приговор к двадцатилетней каторге в сибирских рудниках не произвел на них большого впечатления. Более того, жестокая кара, столь несправедливая и несообразная с их виновностью, даже возвышала их в собственных глазах.

На следующий день, в 4 часа утра, осужденных к каторге вывели на кронверк перед крепостью.

— Сейчас между ними начнется выяснение отношений, — усмехнулся член следственной комиссии генерал Левашев, обращаясь к обер-полицмейстеру Бенкендорфу. — Будут допытываться, кто кого предал.

— Как бы дело не дошло до потасовки, — отозвался тот.

Но осужденные не доставили удовольствия своим мучителям. Они братски обнялись, не сказав друг другу ни единого слова упрека. С них были сорваны и брошены в костер мундиры, боевые ордена, над их головами были сломаны шпаги, а они старались поддержать друг друга улыбкой, взглядом, тайным рукопожатием. Никто не позволял себе никаких замечаний, не спрашивал, кто и как вел себя на следствии, хотя многие из них были обязаны своей участью неосторожным показаниям или недостатку твердости своих товарищей.

Сценарий экзекуции Николай придумал сам и подробно описал его в письменном приказе. С каким-то изощренным удовольствием он предусмотрел всё до мелочей, вплоть до порядка барабанного боя. Его целью было причинить восставшим офицерам как можно больше моральных страданий, растоптать их достоинство, довести до распада личности, до звериного воя… Но никто из осужденных не унизил себя малодушием.

Пятерых «злодеев», поставленных «вне разрядов», вывели на кронверк сразу после того, как были уведены мятежники, приговоренные к каторге. Их имена впоследствии стали известны всей России: Павел Пестель, Кондратий Рылеев, Сергей Муравьев-Апостол, Петр Каховский и Михаил Бестужев-Рюмин.

Виселица, устрашая взоры, стояла уже несколько дней, но смертникам всё время говорили, что государь непременно помилует их. Это было в духе Николая: подарить надежду, а потом отнять ее в последний миг.

В день казни декабристов император находился Царском Селе. Он играл с любимой собакой возле живописного пруда, ожидая вестей из Петропавловской крепости. Внешне он выглядел невозмутимым, но каменная неподвижность его лица выдавала крайнее напряжение. Он двигался, словно заведенная механическая кукла. Заученным движением Николай снова и снова бросал в воду палку, а пес, поднимая брызги, подплывал к ней и приносил хозяину.

Наконец примчался курьер с письмом. Рука Николая вдруг задрожала. Буквы прыгали и не хотели ложиться в ряд. Усилием воли он заставил их успокоиться и прочитал донесение нового генерал-губернатора Голенищева:

«Экзекуция кончилась с должною тишиною и порядком как со стороны бывших в строю войск, так и со стороны зрителей, которых было немного. По неопытности наших палачей и неуменью устраивать виселицы при первом разе трое, а именно: Рылеев, Каховский и Муравьев — сорвались, но вскоре опять были повешены и получили заслуженную смерть. О чем Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше доношу».

Какое-то смутное, полузабытое воспоминание детства вдруг промелькнуло в голове императора… Игрушечная виселица, бездыханные тельца пятерых котят, испуганные глаза сестры…

Николай оторвал глаза от бумаги и тряхнул головой. Мокрый пес только что вытащил из пруда палку и теперь весело прыгал, виляя хвостом, в ожидании поощрения.

Император улыбнулся и спокойно сказал собаке:

— Victor, tout beau!

В тот же самый час в доме у Синего моста, на Мойке, 72, топтался тщедушный солдат. Превозмогая робость, звякнул в дверной колокольчик. Вышла девушка-служанка в переднике.

— Что надобно, служивый?

Тот, озираясь, сунул руку за отворот шинели и вытащил вчетверо сложенный бумажный листок.

— Для госпожи Рылеевой, — еле слышно прошептал солдат, вкладывая записку в руку девушки.

— Погоди, вынесу пятак.

Но солдат испуганно махнул рукой и исчез в утренней дымке.

— Кто там? — послышался нежный голос из глубины дома.

— Вам письмо, барыня!

Захлопнув входную дверь, горничная вспорхнула по лестнице в комнату хозяйки. Наташа, словно сомнамбула, машинально развернула бумагу и стала читать прощальное послание Кондратия.

Ни слова жалобы. Слова написаны разборчиво. Рука мужа была тверда.

«Я не разу не взроптал во время моего заключения, и за то Дух Святый давно утешил меня! Подивись, мой друг: в сию самую минуту, когда я занят только тобою и нашей малюткой, я нахожусь в таком утешительном спокойствии, что не могу выразить тебе. О мой друг, спасительно быть христианином!.. Благодарю моего Создателя, что Он меня просветил и что я умираю во Христе…»

Наташа трижды перечитала письмо, прежде чем поняла, что всё кончено… Ее возлюбленного мужа больше нет. Дикий короткий крик вырвался из груди. Она прижала руку ко рту, пытаясь сдержать рыдания, чтобы не потревожить спящую пятилетнюю дочь Настеньку. Так она сидела, сама не зная сколько времени… Слезы уже давно были выплаканы, а ноющая боль в сердце хотя и не утихала, но становилась привычной. Наташа знала, что с этой болью отныне ей придется жить до последнего вздоха.

Ропота в душе не было. Странно, но вскоре она даже почувствовала некоторое облегчение. Воистину, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Глаза невольно устремились в окно к безоблачному летнему небу.

— Боже великий, милосердный! Прости и прими его…

Елизавета Алексеевна оставалась в Таганроге до конца апреля 1826 года, а потом выехала в Калугу, где должна была встретиться с императрицей Марией Федоровной. Но она успела доехать только до Белева, где тихо скончалась.

Князь Репнин вышел в отставку и поселился вместе с дочерью и мадемуазель Корваль в своем имении Захарово.

Полк Шевалдина, который по непонятным причинам исчез со всех картосхем Декабрьского восстания, был переведен в Польшу, и его шефом стал великий князь Константин. Однажды в «полк-призрак» (как его окрестили в придворных кулуарах) прибыл адъютант его императорского величества полковник Жорж Бакланов. Он вошел в одну из гусарских казарм да так и не вышел обратно. Не дождавшись его, Николай послал брату письмо с требованием объяснений. Константин ответил, что никакого Бакланова он не видел и знать о нем не желает.