Александр Кердан - Невольники чести

Идущий на всех парусах галиот налетел на спящее чудовище. Судно точно наскочило на риф. Если бы не сделанная внакрой обшивка подводной части, в трюмы хлынула бы вода. Но и оставшись целым, галиот подвергся нешуточной опасности. Кто из плававших по Ламскому морю не знает, на что способен разъяренный кашалот!

К счастью для мореходов, раненый исполин был напуган не менее их самих. Широко посаженные глаза великана не позволили ему верно определить, откуда опасность. И хотя «Константин» по своим размерам не составлял и двух третей кашалота, тот решил убраться восвояси.

Ударив по волне плоским хвостом, он выпустил фонтан кровавой зловонной жидкости и пошел вертикально вниз.

Когда оторопь прошла, обнаружилось, что не хватает двух человек: суперкарго Хлебникова и Елизаветы Яковлевны Кошелевой.

…Обрусевший пруссак Вольфганг Иоганнович Штейнгель, на русский манер называемый всеми Владимиром Ивановичем, поведал Хлебникову, что у моряков еще со времен древних греков есть поверье: ждешь удачного рейса — не чихай у левого борта. Гобелин — злой дух, поселяющийся на судне в момент его закладки и по ночам ворующий у моряков табак, а днем прячущийся в трюме, — только того и ждет. Чарами своими превращает ненароком вырвавшийся у моряка чих в крепкий норд-вест — ветер, несущий в этих широтах всякие беды.

Кирилл, само собой, в подобные сказки не верил, но, чихнув на шканцах «Константина», все-таки перекрестился — береженого Бог бережет!

Вообще-то Хлебникову есть от чего быть суеверным. С водной стихией отношения у него — не ахти… Год назад, когда на этом же галиоте выходили из устья Охты, случилась беда. Нерасторопный капитан, предшественник нынешнего, упустил время отлива. Нагрянувший прилив не замедлил выбросить корабль на песчаную отмель. Кириллу пришлось, разбивая новые сапоги о мелкую и острую дресву, прошагать двадцать пять верст по берегу до порта за подмогой. Больше суток потребовалось для перегрузки товаров с галиота на берег, исправления повреждений и спуска судна на воду.

На этот раз, невзирая на то что выход «Константина» пришелся на пятницу — по тем же морским поверьям день, не суляший попутного ветра, — из устья реки выскользнули без приключений.

Глядя, как тают вдали кресты церкви Всемилостивейшего Спаса — самого высокого строения Охотска, Кирилл как бы невзначай задержал взгляд на Елизавете Яковлевне, стоящей неподалеку и завороженно смотревшей на белопенные гребни морских волн. Взирать на Кошелеву Кириллу было ослепительно больно. Так случается, если долго глядишь на солнце без задымленного над огнем осколка стекла. Красота юной генеральши, ее недоступность будили в нем какие-то дремавшие доселе силы, волновали воображение. «Сердце душу бережет», — говорят в народе. Оно же ее и мутит! Что это такое с ним? — Хлебников не понимал, да и не задумывался пока над этим. Душа человеческая неизмерима, как бездна под килем «Константина». Одному лишь Богу известно, что таится в ее глубинах.

Заглядевшись на Елизавету Яковлевну, Хлебников перестал замечать, что происходит вокруг. Время как будто утратило для Кирилла свое привычное течение. Минуты, проведенные вблизи этой женщины, наполнялись особым значением. Ему теперь хотелось только одного: чтобы плавание на галиоте никогда не закончилось, чтобы вечно стояла неподалеку Елизавета Яковлевна, а он все смотрел и смотрел на нее.

Кошелева, должно быть, почувствовала, что за ней наблюдают. Она так живо обернулась в сторону Кирилла, что он не успел отвести глаза. Их взгляды встретились.

В этот самый момент что-то прокричал с салинга матрос, отдал громкую команду Штейнгель, занявший место капитана после выхода корабля в открытое море, заметались по вантам члены команды, словно пытаясь предотвратить какую-то беду. И вслед за этим мощный удар потряс «Константин», а еще спустя мгновение у борта, где стояли Хлебников и Кошелева, взметнулся из глубины хвост гигантского кашалота, и на палубу обрушился поток воды.

Кирилл, бессознательно ухватившийся за планшир и потому устоявший на ногах, успел заметить, как Елизавета Яковлевна, беспомощно взмахнув руками, упала за борт. Забыв о том, что сам он пловец никудышный, Хлебников бросился за нею. Тяжелая, как ртуть, поверхность упруго раздалась в стороны и поглотила Кирилла, отгородив от неба, от галиота и поднявшейся на нем суматохи одной только надеждой на спасение, соединив несоединимое: жизни Кошелевой и его самого.

Страна Уйкоаль, как называли Камчатку первые ее жители — ительмены, появляется из густого прибрежного тумана постепенно. Сначала сквозь прорехи в туманном одеянии проглядывает залитая водой и в летние дни полуоттаявшая тундра, за нею виднеются ближние сопки, поросшие каменной березой. На заднем плане, завершая картину, прорисовываются снежные вершины, над которыми курится голубой дым, похожий на облака, плывущие рядом. Этот дым рожден тяжелым подземным огнем, наполняющим чрево вулканов.

Ительменская легенда гласит, что там, под толщей гранита, в гигантских юртах, озаренных багровым светом костров, обитают гамулы — великаны ушедших эпох, усопшие предки ныне живущих людей. Над своими кострами гамулы готовят себе пищу — огромных китов, нанизывая их на пальцы, как на вертела. Именно тогда у вершин вулканов и появляются клубы дыма, напоминающие плывущих по небу морских исполинов.

Когда же великаны, насытившись, предаются веселью, яркое пламя вырывается из дымоходов подземных юрт. И тогда текучий огонь и огромные камни, разбрасываемые вулканами, сметают на своем пути все живое.

Пытаясь обезопасить жилища, ительмены и коряки, а вслед за ними и те, кто пришел на Камчатку позднее, — эвены и русские, — старались строить их подальше от огнедышащих гор, поближе к берегу океана. Но здесь людей подстерегала другая опасность — гнев владычицы затонувших стран Алаиды, накатывающей на побережье волны, подобные горам, — цунами. Они разрушали все созданное людьми, унося с собой в пучину останки строений и кораблей, домашних животных и их хозяев.

Наученные такими катастрофами, первые россияне, прибывшие на полуостров, решили возводить поселение в уютной долине ниже отрогов Кумроча, на расстоянии дня пешей ходьбы от океана.

Сопки укрывали Нижне-Камчатск — так была названа крепостца — от любых цунами, и в то же время поселение относительно далеко отстояло от огнедышащих гор.

Мудрость основателей старейшего русского поселения, оспариваемая, впрочем, более выгодным с точки зрения судоходства и расторжки положением его молодого собрата — Петропавловска, позволила Нижне-Камчатску в XVIII веке сначала стать первым среди равных, а затем в 1783 году получить статус уездного города в составе Иркутской губернии.