Александр Кердан - Невольники чести

Однако одна поляна сменялась другой, за преодоленным буреломом возникал новый, а опушка все не показывалась. Напротив, лес становился угрюмее, неприветливее. В сердце работного стала закрадываться тревога: не заплутал ли? Но остановиться и уточнить направление не решился — и без того много времени потерял. Так и бежал Абросим все вперед, пока, выбившись из сил, не запнулся о старую корягу и не растянулся на земле.

Сколько пролежал Абросим, сказать трудно. К действительности вернул работного далекий пушечный выстрел. Повинуясь тревожным предчувствиям, Абросим поднялся на ноги и снова пустился бежать через лес, раздирая одежду и руки о ситхинский терновник.

Когда наконец меж деревьев показались строения Архангельской крепости, Плотников понял: сердце его не обманывало — он опоздал.

Эта горькая истина открылась Абросиму не только в пожаре над кровлей казармы и даже не в победных возгласах индейцев за крепостной стеной. У ворот заселения промышленный увидел ползающих по земле коров, утыканных колошенскими стрелами и копьями. Тех самых буренок, которых даже в голодную скорбутную зиму пощадили поселенцы, помня о родимых краях, думая о будущем. И если уж эта дорогая крестьянской душе скотина досталась тлинкитам на растерзанье, значит, ее действительно некому больше защищать.

Не думая о том, что нет у него никакого оружия, Плотников рванулся было к заселению, готовый следом за товарищами принять смерть, но маленькая цепкая рука неожиданно легла ему на плечо.

Сколь замечательны, Господи, творения рук твоих!

Дивится человек красоте, Тобой созданной, а разумом постичь ее не может.

Поднимаясь по шаткому настилу причала Охотского порта, Кирилл Хлебников наткнулся на чудо…

Среди разнокалиберных бочек и тюков, приготовленных к погрузке на отправляющийся в Нижне-Камчатск галиот «Константин», на небольшом походном стульчике спиной к Ламскому морю сидела девушка с раскрытой книгой в руках. Только что вынырнувшее из-за горизонта светило запуталось лучами в ее волосах, озаряя чело сидящей нежным золотистым сиянием. Трепетные длинные ресницы девушки чуть вздрагивали, на губах блуждала еле заметная улыбка. Таких красавиц Кирилл не встречал никогда, да и не доводилось задумываться ему о том, что значат женщины в его жизни.

Кирилл был шестым, последним ребенком в семье Тимофея Ивановича Хлебникова — кунгурского городского головы, унаследовавшего этот пост от своего отца и деда, сделавших немало доброго для уездного городка.

С ранних дней судьба не баловала Кирилла. Мать его умерла при родах. Отец, с виду дородный, крепкий мужчина, недолго пережил ее, сгорел от неведомого недуга.

Кормильцами большой семьи сделались старшие братья — Алексей да Иван, много разъезжавшие по торговым делам. В доме же всем хозяйством заправляла сестра Ольга — девушка нрава строгого, неласкового: слова участливого от нее не дождешься.

Лишенный с детских лет материнского тепла, Кирилл рос затворником. Бывало, целыми днями просиживал у окна, сквозь мутноватые стекла изучая окружающий его мир.

Кунгур раскинулся на высоком холме, омываемом с двух сторон полноводными Сылвой и Иренью, у столбовой дороги в Сибирь. В центре города — деревянная крепость. В ней Благовещенский собор. На площади перед ним выставлено десятка два пушек, из которых и пяти годных не наберется. Вокруг площади теснятся лавки, цейхгаузы, набитые товарами: кожей, льном, патокой. В стороне от них, держа дистанцию, — воеводская канцелярия, над которой герб Кунгура с изображением медведя, несущего Евангелие с крестом (принадлежность к Пермской губернии) и рог изобилия с сыплющимися из оного колосьями.

Дом Хлебниковых, справный, двухэтажный, тут же, неподалеку от воеводского. Братья рассказывали Кириллу, что был он пожалован семье за заслуги Хлебниковых перед отечеством. Дядя Кирилла, Емельян Иванович, отличился при защите Кунгура от разбойных шаек своего мятежного тезки — Пугачева. Якобы даже пленил кого-то из его ближайших сподвижников и за подвиг свой вместе с золотой саблей получил право на владение домом.

Вся незамысловатая жизнь Кунгура разворачивалась перед взглядом мальчика. Отворялись и закрывались лавки и магазины, густо пыля, проползали в сторону заката бесконечные обозы с сибирскими и местными товарами. Им навстречу гремели цепями вереницы колодников. Из окон родительского дома юный Кирилл видел лобное место, на котором выставляли на посмешище толпе разорившихся должников с надетыми на них металлическими ошейниками.

Однажды, уже подростком, младший Хлебников увидел, как подвергли истязанию молодую женщину. Какую она совершила провинность, он не знал, но в память Кирилла навсегда врезалось, как дюжий кат рванул полотняную рубаху у нее на спине и занес кнут. Женщина истошно взвизгнула, обрывками одежды пытаясь прикрыть от взглядов зевак свои беззащитные груди с острыми, как у козы, сосками. Свистнула плеть. Выдохнула в такт кату толпа. Задымился на молочно-белой спине кровавый рубец…

Не в силах более смотреть на пытку, Кирилл выбежал вон из горницы, забрался в чулан и расплакался. Никому из домашних не рассказав об увиденном, с той поры он стал еще замкнутее. Дичился повзрослевших и думающих только о замужестве сестер. Оживал лишь, когда возвращались из дальних поездок братья. Побывальщинам их не было конца. От братьев и узнал Кирилл о безводных калмыцких степях, о караванах звенящих колокольчиками надменных верблюдов, о диковинных городах, возникающих в пустыне, словно миражи, со стройных башен которых — минаретов — возносят хвалу своему богу — Аллаху тамошние священники — муллы. Иван и Алексей рассказывали меньшому о морях, за которыми лежат не знающие холодов страны, в которых живут люди, чья кожа черна, будто печная сажа…

А потом у Кирилла появились книги. Братья научили его грамоте. И с этого момента жизнь Хлебникова приобрела новый смысл. Поначалу обрадовавшись успехам Кирилла в науке, подивившись тому, с каким азартом младший брат набросился на чтиво, проглатывая книги без разбору, старшие потом забеспокоились: не повредила бы эта грамота Кириллу. Теперь его из дома ни за что не выманишь. Просиживает в своей горенке до полуночи, склонившись над чтением. То, что свечей на него не напасешься, это полбеды. Беда — отрок ведь уже. Другие в его-то лета на гулянку торопятся, на девок заглядываются. А этот — бука букой! Уж не хворый ли, не сглаженный? Вроде и в детстве не роняли… Однако и полено одно от другого хоть сучком, да отличается. А люди тем более. Всяк своим умом живет. Ничего, переглядывались братья, жизнь свое возьмет, вразумит, научит быть как все…