Александр Кердан - Невольники чести

— Не гневи Бога, Аннушка… Тебе еще жить да жить, — рассердился тогда на жену Резанов: все женщины, ждущие потомство, чего-то боятся.

Горькое пророчество супруги вспомнил он потом, когда уже переселилась ее светлая душа в вечное блаженство, оставив его душу здесь, неприкаянной и одинокой.

Может, от этой неприкаянности, от ставших после смерти жены чужими и постылыми стен их дома в Санкт-Петербурге и бежал Николай Петрович, согласившись по настоянию совета директоров проинспектировать компанейские колонии в Америке и как перст судьбы восприняв возложенную на него посольскую миссию императора в далекую и закрытую пока для России Японию.

Поручив заботу об осиротевших детях первейшему директору Российско-Американской компании Михайле Булдакову и его жене Авдотье Григорьевне — младшей сестре незабвенной Анны, отправился Николай Петрович в кругосветный вояж, не столько в погоне за славой, наградами и компанейскими прибытками, сколько в поисках утраченного душевного покоя.

Да, видно, не дано человеку уйти от себя самого, как, впрочем, и быть независимым от внешних обстоятельств.

…Нерадостные прогнозы Резанова в отношении командира «Надежды», от которого посланник после инцидента с припасами ничего доброго не ждал, сбылись так же, как когда-то сбылись мрачные предсказания Анны.

Когда оба корабля подошли к берегам Бразилии, выяснилось, что фок— и грот-мачты у шлюпа «Нева» не выдержат дальнейшего плавания. У португальского города Ностра-Сенеро-дель-Дестеро пришлось простоять на якоре почти два месяца, чтобы заменить сгнившие мачты на новые, сделанные из стволов красного дерева.

— Как же так, — недоумевал Резанов, — ведь господин Лисянский, самолично купивший в Лондоне «Леандру» и «Темзу», заплатил за корабли как за абсолютно готовые к вояжу и не нуждающиеся в ремонте? Кроме того, теперь, по докладу приказчика Коробицына, господин Лисянский требует с оного, как с суперкарго «Невы», выдать ему тысячу гишпанских пиастров на покупку мачт, хотя мне достоверно известно, что с мачт-мейстером сговорились всего за триста…

Крузенштерн, к которому, как к старшему морскому начальнику, обратился за разъяснением Николай Петрович, будто и не услышал вопроса Резанова, что навело камергера на подозрение: уж не в сговоре ли с капитаном «Надежды» запускает руку Лисянский в компанейский карман?

Попытка посланника еще раз объясниться с Иваном Федоровичем привела к жуткой сцене, когда капитан-лейтенант, будто обыкновенный матрос, разразился грязной руганью. Из его площадной брани, брызганья слюной и топанья ногами одно только и сумел уразуметь Николай Петрович, что в море над Крузенштерном начальник — один Господь Бог, а со всяким штафиркой он и разговаривать-то не обязан…

После неудачного объяснения камергер, и без того не отличавшийся отменным здоровьем, занемог. С ним случился один из тех изнурительных нервных припадков, которые впервые дали о себе знать после смерти Анны Григорьевны. Мучимый морскою болезнью, затравленный и покинутый всеми в своей раскачиваемой, как детская зыбка, каюте, в состоянии полного душевного расстройства и написал Резанов то выдержанное в официальном тоне послание Крузеншерну, которое, вопреки намерениям камергера напомнить капитану о его долге, окончательно разрушило их взаимопонимание.

Николай Петрович и сейчас помнит каждое слово этого письма.

«Милостивый Государь мой Иван Федорович! Хотя вам и неугодно признать в лице моем Главного начальника экспедиции, сколько ни старался я убеждать вас всемилостивейше пожалованными мне от Государя Императора высочайшими указами, полною от Российско-Американской компании мне данной доверенностью и самой пользою от единодушья проистекающею. Посему и должен ожидать вновь вашего неповиновения, но как привык я исполнять высочайшую Его Императорского Величества волю во всей точности, то и поставлю себе долгом уведомить вас; что дабы не ответствовать мне пред Его Императорским Величеством в каковом-либо упущении на меня возложенного, всеподданейше препроводил я к Его Величеству копии со всех моих распоряжений…»

Письмо это так и осталось без ответа, если не считать таковым события сегодняшнего дня, заставившие посланника запереться у себя в каюте. Все началось чуть раньше, на стоянке у островов Мендозиных, где буйство Крузенштерна явилось посланнику во всем своем необузданном виде.

Через день после того, как уже известный нам член посольской свиты граф Толстой забавлялся, проказничая с отцом Гедеоном, основная часть офицеров и пассажиров двух шлюпов организовали с туземцами мену железных изделий на кокосы, хлебные плоды, редкие раковины и поделки местных мастеров.

Когда камергер, старавшийся как можно реже покидать свою каюту, вышел на обильно политую морской водой и парящую под солнцем палубу, в нос ему ударил затхлый запах: моряки рассказывали Резанову, что в этом повинна пенька, уложенная в пазах ватерлинии. Она совершенно сгнила, и трюмы «Надежды» при качке заливает вода. Вычерпать ее до конца не удается, и теперь вода цветет, издавая зловоние.

Несмотря на легкую тошноту, вызванную гнилыми испарениями, Николай Петрович чувствовал себя бодрым. После душной каюты легкий бриз, очаровательная растительность на берегах бухты, да и сам вид земли, почти забытой в долгих морских странствиях, вызывали в нем ту душевную приподнятость, которая, казалось, навсегда покинула его со смертью Аннушки.

«Factum est factum, natura abhorret vacuum», — улыбнувшись солнцу, подумал посланник, но, заметив компанейского приказчика Шемелина, придал лицу обычное невозмутимое выражение.

— Ваше превосходительство, — склонил голову Шемелин, — прошу вашего заступничества… Их благородие господин Крузенштерн препятствия чинят… К торговле с туземцами не допускают…

Выслушав сбивчивые объяснения приказчика, что по приказу капитана у него буквально из рук вырвали компанейские товары и туземные редкости, которые он успел выменять у островитян, Резанов успокоил Шемелина:

— Не волнуйся, Федор Иванович, в сем недоразумении мы разберемся… — и как бы ни хотелось ему встречаться с капитан-лейтенантом, отправился к Крузенштерну.

Капитана в каюте Резанов не застал.

— Иван Федорович убыл на берег, к местному королю, — доложил посланнику вахтенный офицер. «Еще один выпад против меня, прямое нарушение субординации. Этого я так не оставлю», — твердо решил Николай Петрович.

Однако встретиться с Крузенштерном смог только на следующий день. Случилось это на шканцах, где капитан распекал провинившегося матроса. Дождавшись, пока тот отойдет, Резанов сухо, но привычно вежливо обратился к Крузенштерну: