Владимир Бутенко - Державы верные сыны

– Эй, борода! – зычно крикнул один из них, черномазый малый с озорными глазами. – Горилочки нема горло промочить? Закацубли [12] Закацубнуть ( донск. ) – замерзнуть. начисто! С утра веслами машем…

– Окстись! – укоризненно отозвался Ремезов. – Ни вина, ни скоромного никак не можно. Вторая половина поста.

– Аль ты старовер?

Илья Денисович не ответил, узрев вблизи кормы своей плоскодонки плавник, точно красным лаком крытый. И, не раздумывая, саданул пикой вниз, под лодчонку. Дьявольская сила потащила его в вглубь пучины, вырывая из рук древко. И разжать бы ему пальцы, пожертвовать оружием, чтоб удержаться на галдарее, но рыбацкий азарт затмил рассудок и – бултых в мутную стылую бездну! Но и тут он не растерялся, ухватился одной рукой за борт лодчонки, а в другой – намертво зажал пику, с нанизанной белугой. Её остромордая головень и хвост-веер отчаянно выметывались над забуруневшей водою, на которой рдели пятна крови. Казаки атаманского каюка таращили глаза, гадая, с чего бы это солидный станичник удумал купаться в половодье?

– Агу, дядька! – недоуменно позвал тот же, юркий казачок, перелезая с носа на корму лодки. – Ты пошто там? Аль свалился? Аль грехи смываешь?

Барахтаясь в воде, обезумев от ее игольчатого холода, Илья Денисович гаркнул что есть мочи:

– Белугу пикой пронзил! Держу… Братцы, выручайте!

Несколько весельных гребков – и каюк уткнулся в ремезовский курень. Черномазый, свесившись с края лодки, запустил заголенную ручищу в воду. И, перехватив древко, рванул вверх, давая возможность горе-рыбарю перевалиться в свою плоскодонку. Дрожа, в промокшем зипунишке урядник опять схватил скрюченными пальцами край древка. Тяга, однако, усилилась. Илья Денисович коленом поддел и сбросил с крюка цепь, удерживающую плоскодонку. Лодки плотно сбились бортами. Две руки с одной, две – с другой едва удерживали добычу. Рыбина рванулась еще сильней и поволокла лодки на стрежень, на течение. Весла атаманских гребцов, отмахивая вспять, всячески препятствовали ей разогнаться.

Между тем бурлящая стремнина Дона, уносящая не то, что утлые посудины, а вековые дубы, неотвратимо близилась. Илья Денисович и его помощник, почуяв опасность и ожесточась, дружно крутанули древко, стараясь глубже нанести рану неугомонной бестии. Рыбина плеснула хвостом, поднимаясь из глубины, – из-под острия пики потянулась по глади розовая прошва. Разбитной казак ахнул, напористо потребовал:

– Белугу вдвох зашибли, поровну и разделим. Кабы не я, не видать тебе поживы! Аль не так? То-то. Кубыть, не скоро нам донской рыбки снова отведать придется. В полки поголовно гуртуют, на войну…

– Ты, балакарь, прежде плоскодонку возьми на кукан! Мне же грести нечем. Опосля дуванить будем, – огрызнулся урядник, стуча зубами от озноба и вымеривая глазами расстояние до своего куреня. Уволокла их чертяка никак не меньше, чем на треть версты.

Тем часом Сулин вышел с Данилой Петровичем из куреня на балясник подымить трубками да посекретничать.

– Сосед! С рекой тебя, уважаемый! – громогласно воскликнул Гревцов, наблюдая, как урядник, причалив с помощью атаманских вёсельников к собственному куреню, вытаскивает на доски балясника осетровую тушу. – Не забудь на уху пригласить!

– Завсегда рады! Вечерком милости просим.

Войсковой старшина, очевидно, отвечая на вопрос Сулина, понизив голос, пояснил:

– Сын его, Леонтий, орел-казак! Молод, а до сотника дослужился. Ревностно турок бьет!

Вечером, как условились, Гревцов пожаловал к уряднику на уху, пройдя по деревянному мостку, проложенному вдоль улицы. Не один явился, а с сынком Никитой. И крепостью бог парня не обидел, и с лица виден, да умишка мелкого. Драться с малороссами, горилку пить он большой охотник, а девок чурается, невесть почему робеет пред ними. Заприметил еще на Святках войсковой старшина, что заглядывается сын на Марфушу Ремезову. Девка на выданье, семнадцать уж минуло, – и красива, и душой светла, и неунывака! Вот и прихватил Никиту, чтоб пригляделись да, прости господи, обнюхались. Нехай Илья Денисович и славный был рубака, и героем прослыл при штурме шведской крепости Апьяла тридцать лет назад, да не разбогател, – к голытьбе ближе, чем к старшине донской. И, как считал Гревцов, должен за честь принять его дружество и намерение поженить детей.

И, в самом деле, хозяин рад был уважить знатного соседа! Стол накрыли по этой причине не в стряпчей комнате, а в горнице. На скатерти с алой каймой красовались широкогорлые бутыли с вином и горилкой, в деревянных тарелках золотилась вареная белужина, в кубышках – квас, на медной сковороде чернел курганчик жареной икры. А посередине стола, по давней традиции, стояла серебряная солоница, привезенная некогда из персидского похода отцом урядника.

И гости, и хозяева, тая свои мысли и выгоды, явились к застолью принаряженными. Устинья Филимоновна, урядничья женка, обновила зеленую поневу, надетую поверх розовой рубахи с расшитым воротом, а голову прибрала повойником, шапочкой из лебяжьего пуха и пестрым ширазским платком. Марфуша была в светленьком сарафане с узором по всему подолу, а русую косу убрала лентами и косниками из серебряных цепочек. Не девка – загляденье! В одном переусердствовала: туго завязала челоуч, налобную повязку, и брови сами собой подтянулись кверху, отчего смотреть вниз было затруднительно. Однако Никита, примостившийся за столом напротив, этого не примечал, поскольку свой взор вперил в тарелку с ухой и, наклонившись, частил деревянной ложкой. Войсковой старшина, видимо, с трудом влез в потертый синий кафтан, зато приколол на грудь медаль, а на правое запястье нацепил широкий золотой браслет, как принято у войсковой верхушки. И, неспешно подняв медную чарку, усмехнулся в поседевшую бороду:

– За славный нонешний денек! Тебе, Илья Денисович, удача, а мне – почесть. Сам войсковой атаман на провед приплывал. Совет держал… Да еще за весну раннюю! Как гутарят, купил март у матери-зимы шубу, да через три дня продал… За нас, добрых казаков!

– Спаси Христос! За ратников наших да гостей дорогих! – Поддержал хозяин, искоса следя за Данилой Петровичем и ожидая, пока тот первый хватит горилки.

Ни женщинам, ни парубку наливать в будние дни не принято. Немолодым казакам – позволительно, ежели до притча «слых» не дойдет. А дойти он никак не может, ибо за столом одна родня. Пока разная, а там, глядишь, – и «обчая».

Но не гладко идут смотрины! Излишне суетится хозяйка, безмолвно и печально клонит голову Марфуша. Обеим, как не скрывай, жених не по нраву. Илья Денисович, хоть и живо беседует с гостем, и поддакивает его хвалебным словам в адрес своей супружницы, состряпавшей такую «добрячую блюду», но нутром сразу учуял, что не мил дочке женишок.