Ольга Елисеева - Последний часовой

– Я считала Элизу святой…

О, да! Шарлотту воспитывали строго. Для нее до сих пор моральным авторитетом оставалась мать, покойная прусская королева Луиза, – неколебимая добродетель! Что было бы, если бы муж показал бедняжке россыпь надушенных любовных записок красивейшей из немецких монархинь к Александру? Николай наткнулся на них, разбирая бумаги брата, из одного конверта выпал локон – золотистый, как у его жены…

– Мне кажется, что покойные государь, государыня и этот несчастный молодой человек… жертвы чужого коварства, – Шарлотта чувствовала себя виноватой. – А если тот, кто покушался на них, покусится и на нас с тобой?

Государь обнял жену за плечи.

– Пойдем спать. Вредно жить среди постоянных подозрений. Следствие кончится. Мы уедем в Москву, на коронацию. Ты будешь много танцевать, как любишь. Твои нервы придут в порядок.

«Он считает меня больной, возможно сумасшедшей», – с горечью думала Александра.

«Ей не откажешь в здравом смысле», – рассуждал Николай. Им овладели тоскливые чувства. Ответы на вопросы жены могли оказаться такого свойства, что лучше бы их не касаться. Это в начале следствия ему хотелось непременно добраться до дна озера. Теперь, на глубине, серное зловоние было столь велико, что царю не хватало воздуха и тянуло к поверхности.

Медный ангел над воротами простирал руку, осеняя окрестные поля. Его позолоченная труба висела в воздухе над ярко-зелеными квадратиками земли, рассеченными неглубокой рекой. Со второго этажа замка было хорошо видно дорогу, и старый граф Воронцов, сидевший у западного окна гостиной, издали заметил черный элегантный экипаж – дорожный, без гербов и лаковой росписи. От него за версту веяло столичной жизнью. Богатая ли кожа обивки, чистые ли стекла, рессорная ли мягкость были тому виной, но в карете легко угадывался новомодный лондонский шик.

Сердце старика сжалось. Чем быстрее текли годы, тем нетерпеливее он становился в ожидании сына – молодого графа Михаила. Молодого! С высоты собственных 82-х, 43 Миши выглядели почти мальчишеством. Между тем тот не писал о намерении приехать, да и время сейчас не подходило, чтобы генерал-губернатор южного края, зацепленного мятежом, мог отлучиться за границу. Стало быть, не Миша.

Старик вздохнул. Тогда кто?

Его жизнь в имении дочери графини Пемброк была спокойной. Стайка внуков. Ласковая семья. Переписка с половиной нынешнего истеблишмента. Бывшего посла не забывали. Их дом – Мекка русских путешественников. Центр притяжения. И влияния. Семен Романович был из тех, кто не теряет веса, уходя с поста. Ибо его вес основан не на минутной милости сильных мира сего, а на внутреннем моральном авторитете. На знании. На умении дать верный совет, составить прогноз. На уважении общества, наконец. Своего и британского, что трудно сочетать.

«Так», – Семен Романович наморщил лоб. Его ищут. Либо из нашего посольства, либо из министерства иностранных дел. Судя потому, что карета чересчур элегантна, – она дамская. Долли! Ей Воронцов был рад.

Между тем графиня Ливен, миновав въездной мост, проявила первые признаки оживления. Несмотря ни на какие рессоры, тело затекло, зад ныл. Женщине хотелось вытянуть ноги, встать на песочную дорожку и сделать хоть несколько шагов мимо шпалерных кустов вечнозеленого лавра. От замка уже спешили слуги. Даже с расстояния было слышно, как за каменными стенами захлебывается колокольчик дворецкого.

Долли любила Уилтон-хаус. Она побывала здесь впервые четырнадцать лет назад. Натянутая, готовая к бою. В декабре 1812-го ее муж получил назначение в Лондон. Блестящий пост! Но… при всех союзнических восторгах здешнее общество не походило на петербургское. Более чопорное, замкнутое, углубленное в себя. Вот тогда-то Долли впервые увидела графа Воронцова. Ей казалось, он станет задевать их, высокомерно насмехаясь над неопытностью. Но старый дипломат сделал все, чтобы новая пара укрепилась в Англии. Была ли то форма тоски по родине? Возможно. Он предостерегал, подсказывал, никогда не указывал, что делать. Но подводные камни в фарватере, но нужный тон, но связи, навыки, тысячи справок – за все Долли могла сказать спасибо.

Теперь она приехала в Уилтон-хаус, чтобы задать вопросы, которых не доверишь письмам. По гравиевой дорожке к карете шла графиня Пемброк. Екатерина Семеновна – полная, розовощекая женщина, уже немолодая, но все еще восторженная и удивительно приятная, как все Воронцовы. Ах, вздохи, поцелуи. Вопросы о здоровье.

– Пап а неважно. Хворает ногами. – Леди Пемброк понимала, что гостья к отцу. – Он ждет вас в гостиной. Не пеняйте, что не вышел встречать.

Ей ли пенять? Семен Романович уже облачился в сюртук со звездой. Он сидел в кресле, ноги его были укутаны шотландским пледом. Высокий, сухой, с благородными сединами, он словно воплощал собой понятие «достойная старость».

– Долли, девочка, подойди.

Под морщинистыми веками блеснула слезинка. Годы делает сентиментальным.

Дарья Христофоровна поцеловала у бывшего посла руку.

– Ступай, ступай. Приведи себя в порядок. Пообедаем. Потом поговорим.

Для английского обеда рановато. Но для русских гостей держали особого повара. И хотя Долли давно усвоила здешний распорядок жизни, с дороги она была не против куриного супа с рисом, морковного пудинга, чая и пирога. Ей пришлось рассказать хозяйке о новых лондонских веяниях в прическах. Сообщить сплетни о виндзорском дворе. Но главное – русские новости. Как такое могло случиться? Мятеж в центре Петербурга! При покойном Ангеле… Ах, брат пишет ужасные вещи! На юге бунтовщики чуть не взяли Белую Церковь, где живет невестка с детьми.

Долли слушала и кивала, машинально вставляя слова и делая вид, будто беседа так же интересна ей, как и леди Пемброк. Она ловила на себе насмешливый, понимающий взгляд старика. Семен Романович давно ломал голову над вопросом, как графиня ухитряется общаться с другими дамами? Откуда у нее столько такта? Терпения? Ведь все, что они говорят, – сущий вздор! Птичий язык! Щелканье канареек!

– Теперь мы пойдем прогуляемся в сад, – сказал он после десерта.

– Но пап а , тебе еще надо переварить…

Грозный взгляд заставил Екатерину Семеновну умолкнуть. Она распорядилась, чтобы отца пересадили в кресло на колесах и вывезли по пандусу на дорожку. Дальше гостья могла катить его сиятельство сама.

– Я еще иногда хожу, – сообщил он ворчливо. – Но не в такую погоду, разумеется.

– Сыровато, – согласилась Долли. – Хотя солнце сияет, весна на острове – опасное время.

– Подвези меня вон к тому кусту шиповника. Он скоро распустится. Ну?