Ольга Елисеева - Последний часовой

История повторялась. Двадцать пять лет назад в Петербурге гвардейские части также роптали, а безалаберные начальники изображали слепых. В столичных гостиных шепотом повторяли слухи о готовящейся перемене, и заговор совершился почти открыто, на глазах огромного города.

«Мама! Чудовищная ночь! Произведен переворот. Офицеры гвардии проникли в Михайловский дворец, и когда толпа вышла из покоев императора, его уже не было в живых. С улицы доносятся шум и крики радости. Под эти вопли “ура!” я и услышала от мужа о гибели государя. Я поспешила к свекрови. Всю оставшуюся ночь мы провели перед закрытой дверью на потайную лестницу. Ее охраняли солдаты, не желавшие пропускать государыню ни к телу мужа, ни даже к младшим детям. Им не было приказано! Кем? В такие минуты все распоряжаются!

Бедная Мария совсем помешалась от горя. Выкрикивала:

– Я теперь ваша императрица! Защищайте меня! Следуйте за мной!

Часовые молча скрестили перед ней ружья. Вокруг царил беспорядок. Я спрашивала советов, обращалась за помощью к людям, которых никогда прежде не видела. Умоляла свекровь успокоиться, принимала сотни решений. Никогда не забуду этой ночи!»

Письмо било зарядами электричества.

«Вдруг я почувствовала, как кто-то берет меня за локоть. Обернувшись, я увидела незнакомого пьяного офицера, который пытался поцеловать мне руку со словами:

– Вы наша мать и государыня».

Вот оно! Искушение, в миг постигшее всех. От августейшей вдовы до невестки. Без права, без малейшего здравомыслия. Близость власти заставляла трепетать ноздри самых кротких существ. И Элиза еще смеет осуждать maman!

«Я провела ночь в слезах вместе с прекрасным Ангелом. Его может поддерживать только мысль о благе отечества. О, великий Боже, в каком состоянии получил он империю!»

А в каком передал? Никс скривил губы.

После разговоров с некоторыми людьми хочется сходить в баню.

Капитан Майборода произвел на Александра Христофоровича отталкивающее впечатление. Только вчера вечером Бенкендорф работал над особой Запиской об агентуре. Убеждал царя, самого себя, будущих сотрудников, что тайных вестников надо беречь: «Доноситель за обнаружение зла не только редко вознаграждается, но всегда преследуется и бывает злодейски язвим своими врагами. Они всю жизнь не прощают ему, клевещут и домогаются судить. Доносителя отовсюду вытесняют и стараются не дать места в службе. Он несчастнейшее существо. А посему нельзя ни под каким видом открывать публике имени вестника».

Сегодня же ему хотелось выдать Майбороду оставшимся на воле заговорщикам с потрохами. Исключительно гадкий субъект. Странно, что Пестель, подчинявший товарищей силой ума, так плохо разбирался в людях. Ведь ребенку видно – мерзавец.

– До 1820 года вы служили в лейб-гвардии Московском полку. Что стало причиной вашего перевода в армию?

– Это допрос? – Майборода держался так нагло, что Александр Христофорович и не упомнил бы, когда с ним в последний раз разговаривали в подобном тоне.

Маленького рыжеволосого капитана распирало собственное геройство. Увитое лаврами. Отмеченное личной благодарностью императора. Бенкендорф вдруг испытал сильное желание перегнуться через стол и отвесить собеседнику пощечину. Все его раны, полученные на службе любезному отечесту, вопияли против того, чтобы терпеть бахвальство Майбороды. Каким бы злодеем не был Пестель, у него пять боевых орденов. А эта мразь…

– Господин капитан, вы забываетесь! – Александр Христофорович чувствовал ложность ситуации и от этого сердился. – Моя обязанность задать вам вопросы. А ваша – ответить.

Майборода надулся. Ему дали почувствовать, что между ним и генерал-адъютантом – пропасть. Не только служебная, измеряемая чинами. А та, что разделяет человека порядочного и подлеца. Да, его не допрашивали, только беседовали. Но уважающие себя люди всегда знают грань, которую нельзя переходить. Этот же из кожи вон лез, чтоб выказать свою неприкосновенность. Оскорблялся подозрениями. Корчил институтку.

– Вы заняли у своего полкового товарища тысячу рублей на покупку лошадей и растратили деньги.

Капитан насупился.

– Это гнусный поклеп. Я знаю, кто на меня наговаривает. Колька Лорер! Пестелев подпевала!

– Вы не в кабаке.

Майборода засопел и с неприязнью глянул в лицо Бенкендорфа. «Этот, пожалуй, и на меня донос напишет», – подумал Александр Христофорович.

– В начале 1825 года полковник Пестель составил завещание, в котором часть личных денег предназначалась вам. Вы знали о документе?

Капитан удовлетворенно хмыкнул.

– Между тем из его показаний видно, что после вашего возвращения из Москвы он был вами недоволен, обходился сухо и о делах общества не говорил. Чем же объяснить такую щедрость?

– Знать, захотелось ему так! – бросил герой. Он сидел развалясь и нимало не пытался сохранять видимость уважения к собеседнику. – С меня какой спрос?

– А объясняется это, Аркадий Иванович, весьма просто, – методично продолжал генерал-адъютант. – Вы уже тогда начали шантажировать своего полкового командира и, чтобы откупиться от вас, он пообещал вам денег.

– Если Пестеля расстреляют, его завещание останется в силе?

– Должен вас огорчить. Все средства перейдут к семье.

– Это почему?! – искренне возмутился капитан. Похоже, он не видел ничего дурного в том, чтобы получить наследство погубленного им человека.

– Полно. Сумма-то пустячная. Вас и так наградили сверх меры.

– Когда? Чем? – взвился Майборода.

– Тем, что не стали возбуждать уголовного дела по хищениям в полку! – рявкнул наконец Бенкендорф. Чаша его терпения переполнилась. – Вы отлично знали, что получаете в Московском комиссариате шесть тысяч воровским образом. Если смотреть на происходящее с точки зрения строгой законности, вы с Пестелем соучастники.

Майборода побледнел. Он не так представлял разговор с генерал-адъютантом. Ожидал теплых слов, похвал за верность престолу. Надеялся вызнать, какую должность теперь получит и даже покапризничать, выбирая место потеплее.

– Каким образованием вы обладаете? – с нескрываемым презрением поинтересовался Бенкендорф.

– По-русски читать и писать умею, – буркнул рыжий капитан. – Я служу с 14 лет.

– Я служу с 15-ти, – отрезал собеседник. – Но такое количество ошибок, как в вашем донесении, вижу впервые.

Майборода вдруг догадался, куда тот клонит.

– Государь велел подыскать приличное моим заслугам место!

– Не сомневайтесь, – заверил его Бенкендорф. – Приличное заслугам найдется.

Он выпроводил нахального собеседника, проклиная должность, заставлявшую его якшаться со всяким отребьем. Ему пришло в голову, что времена настают невеселые. Напуганные крутыми мерами крикуны и либералы разом притихнут, запишутся в консерваторы и будут при каждом случае твердить о верности престолу. Порядочным же людям придется молча сносить их поучения и делаться нечувствительными к отечеству.