Валерий Сосновцев - Имперский раб

Пришла очередь Гафура удивляться. Он оторопело глядел некоторое время на Ефрема, потом взял себя в руки и недоверчиво спросил:

– А пленившие тебя киргизы просвещенные были? Тогда ведь ты тоже предпочел не умирать!

– Твои шпионы должны были донести тебе еще ко всему, что я спасал своих товарищей. Я клятву не хотел нарушить… и друзей предать не хотел.

– Знаю. Тогда и мне дай клятву, что будешь честен со мной! – Он вдруг запустил руку под подушку и выхватил оттуда две толстые книги в кожаных тисненых переплетах и резко положил их перед Ефремом. – Вот две священные книги – Коран и Библия. Клянись! Клянись, что, получив мою дружбу, ты будешь верен мне как господину и другу своему.

Вихрем в голове Ефрема пронеслась мысль: «Клясться на Священном Писании!.. Боже, Вседержитель, ведь я заранее знаю, что преступлю клятву свою!.. Боже, Отец мой, как избежать мне преступления сего не перед этим… перед Тобой? Ведь клятва сия… клятва… Погоди. Клятва?!.. Ну да! Хвала тебе, Господи, вразумил ты меня! Клясться именем Господа запрещено самим Писанием. Чтобы по чину, надобно не клятву, а присягу принесть!.. Значит, преступную перед Богом клятву, сам Господь не примет. А присягу я единожды давал и не нарушил ее!». Подумав так, он с легкостью и жаром, в тон Гафуру проговорил:

– Клянусь перед всемогущим Богом, единым для нас обоих: все, что ты сказал сейчас, отныне будет законом для меня!

Про себя Ефрем подумал: «Сам-то ты в дружбе клясться не собираешься. Однобокая у нас дружба налаживается. Ну и на том спасибо, “благодетель” ты мой!»

Немного успокоившись, Гафур сказал:

– Ты можешь поискать своих земляков, я распоряжусь. Отныне, кроме меня, в этом доме ты волен никого не слушать… В город ходи только по делу. Куда пойдешь – предупреди и всегда бери кого-нибудь из слуг – персов или… в общем, только не русских… Чтобы тебя второй раз в плен не взяли. Второй раз не так повезет!

Оба рассмеялись.

Ефрем, воспользовавшись подаренной ему свободой, исходил весь город. Он погрузился в самую сердцевину мира, дотоле ему неведомого.

«Много сказок рассказывают у нас о сих странах, – думал он, – но то, что видишь здесь, ни один сказочник не сочинит! Боже ты мой, где такого цвету можно на земле сыскать?!.. Только Господь всемогущий может опустить кусочек неба на творение рук человеческих!» – думал он, глядя на голубые и бирюзовые купола мечетей и узоры минаретов. Много раз приходил он к мечетям Бухары, бывал у стен дворца правителя и всегда подолгу стоял возле них, пораженный красотой и вечной свежестью красок.

Удивляли его изобилие бухарских базаров и страшная теснота. Проталкиваясь сквозь разноплеменную и разношерстную толпу, кричащую на все лады, Ефрем видел, что шпионы Гафура ни на шаг не упускали его из виду. Он не старался уйти от них.

Пользуясь предлогом, что ищет старых пленников, о которых поведал ему Гафур, он обошел весь город. Видел чистые площади перед мечетями и домами знати, ужасную грязь и тесноту пыльных нищенствующих переулков. Богатых горожан в немыслемой роскоши и несусветную нищету…

Повидал он все стены и укрепления Бухары. Чтобы запомнить, записывать он ничего не мог, вел свои поиски земляков особенно тщательно, часто заново по старым местам. Ночами, когда все спали, он садился перед абаком – ящичком с песком и рисовал по памяти фрагменты увиденного. При малейшем подозрительном шорохе легкий толчок, и сухой песок в ящичке мгновенно пересыпался и стирал рисунок. Так запоминал он увиденное.

Однажды он все-таки встретил земляка. Выйдя как-то утром на центральную площадь, где до полудня разворачивался главный бухарский базар, он, прохаживаясь по торговым рядам, услышал русскую речь. Не сразу обернулся, ошеломленный неожиданностью и тем, что речь та была отборной бранью. Когда же оглянулся, то увидел, что довольно крепкий старик в богатой одежде, верхом на дорогом аргамаке, угрожая сложенной нагайкой и перемежая бухарскую речь с русской матерщиной, на чем свет костерит прислужника, небрежно навьючившего верблюда. Прислужник-киргиз суетился, перевязывая вьюк заново и скороговоркой бормотал, опасливо поглядывая на занесенную над ним плеть:

– Сейчас, сейчас господин мой, перевяжем… Это все Фаиз, бездельник, лодырь… Я сам перевяжу тюки… Этот Фаиз, перс проклятый, ничего не умеет. Мой господин, его надо давно продать с глаз долой. Он только ест, и проку от него никакого.

– Замолчи, сучий сын! – орал старик-хозяин. – Это ты бездельник, коль такому простому делу научить мальца не можешь. И не смей мне лупить его, сучий хвост!.. Привычку взял работников портить! Тебе что сказано было? Научить его вьюки вязать! А ты?.. Я тебя в надсмотрщики не назначал!

– Я и пальцем его не тронул, – заискивающе бормотал тот.

– Я тебя самого продам воду вместо ишака в колесе поднимать! Еще раз увижу такое, мигом в поле угодишь кетменем ковырять, понял?!

– Понял, понял, мой господин… – быстро задергал вверх-вниз головой прислужник.

– Здравствуй, земляк! – по-русски обратился к старику-хозяину Ефрем и застыл в ожидании ответа, не зная, радоваться или нет встрече.

Тот дернулся, обернулся, пристально оглядел незнакомца, потом сказал:

– Здоровья и тебе… Сказывай, из каких ты краев и кто будешь?

– Из России я, – ответил Ефрем. – Здесь не по своей воле. Служу волею Божией у ходжи Гафура – зятя правителя здешнего.

– В-о-она как, – протянул старик. Помолчал, внимательно разглядывая Ефрема. Продолжил: – Эту волю Божию и мы когда-то знавали… Теперича и сами вон видишь, вершим ее… Да-а… Из России, значит, ну, ну… Так Россия, братец, велика. Из каких краев-то и чином каким?.. – Смягчась, неожиданно легко сошел с коня, пригласил. – Пойдем-ка в чайхану. Ты мне все не спеша и обскажешь.

Старик вел себя весьма уверенно, по-бухарски говорил бегло, но по облику его, если бы не русская речь и ругань, Ефрем никогда бы не распознал в нем соотечественника. Это несколько настораживало.

Они зашли в ближайший каменной кладки караван-сарай и уселись на возвышении, покрытом ковром, для знатных гостей. Это зоркий чайханщик, завидя входившего старика, проворно приготовил достойное место, прогнав при этом без всяких церемоний кучку мелкой торговой сошки. Те безропотно переместились, сдвинув, в свою очередь, к проходу сошку помельче. Легкая волна этого передвижения быстро затихла, и утренний досторхан продолжился по-восточному степенно.

«А дед-то, видать, здесь в немалых чинах, раз чайханщик так расстилается!» – подумал Ефрем.

Не спеша потягивая чай, Ефрем поведал свою историю и разглядывал старика, назвавшегося Назаром. Его новый знакомец был, хоть и крепкий, но глубокий старик. Белая окладистая борода, густые седые брови и усы, выцветшие, когда-то карие глаза и морщинистое коричневое лицо. Ефрем искал в нем характерные русские черточки и не находил, и оттого чувствовал себя неловко. Назар заметил это и, когда Ефрем закончил свой рассказ, усмехнувшись, поведал о себе так: