Валерий Сосновцев - Имперский раб

– Ну-у, стоило ли спешить, – пожал плечами Кадым, – я могу и подождать! Слава богу, у нас тоже все крутится. Вот товар новый вчера привезли.

Кадым огляделся и стал было придвигать к майору стол от окна, но тот запротестовал:

– Нет, нет, Кадым, я как раз там и сяду. Отогреюсь у печки – и за стол. Собери мне чаек… и к чаю тоже. – Он улыбнулся. – Да, чтобы не забыть, вот возьми – должок мой.

Майор протянул приказчику тугой кожаный кошелек.

– Премного благодарен вам, Александр Николаевич…

– Это я тебе признателен, выручил ты меня тогда, – оба заговорщически перемигнулись, – иначе хоть помирай от бесчестия! Гусар, а с дамой уговору не держит!

Оба расхохотались. Кадым взвесил на руке кошелек и сказал лукаво:

– Ну и силища у тебя, майор! На такой капитал можно, я чаю, имение купить.

– А на кой оно мне, коли я все время на войне?

– А что, опять где-то война? – спросил редкий в этот час посетитель лавки, какой-то статский. Он уже сидел здесь, когда вошел майор. – Простите! Позвольте представиться, секретарь в губернской канцелярии Авдотьин Пал Палыч.

«Двенадцатый чин по табели», – брезгливо подумал майор и громко, будто на плацу, выпалил:

– Нынче – время не спать! Великие дела в империи творятся. Вечный бой нам уготован!.. Ах, да… Григорьев Александр Николаевич, секунд-майор, к вашим услугам!

– Очень приятно, очень приятно, – засуетился Авдотьин. – Вы позволите, я вот тут, рядом присяду, я не помешаю…

– Милости прошу, – майор указал на край стола у окна, – не жалко.

Кадым быстро накрыл на стол. Выложил разные диковинные угощения. Поставил анисовую водку.

– Вот человек, Кадым, ему вера не позволяет – он не пьет вина. А для других уважение непременно окажет. Всегда припасет, – хвалил приказчика статский.

– За нашу матушку выпью, потом за наше славное оружие, чтобы новые победы приносило, а потом за доброго хозяина, – сказал майор и залпом опрокинул один за другим три здоровенных стакана анисовой.

Статский застыл с открытым ртом. Он спохватился, сомкнул губы, сглотнув свисшую каплю слюны. Майор рассмеялся и принялся жадно поедать все, что было на столе.

– Выходит, опять новые земли будем воевать на юге! – сказал Авдотьин.

– Почему вы так решили? – спросил майор.

– Когда гусары так пьют – это к войне, – заключил статский.

Майор от души расхохотался.

– Я от морозу так выпил, а войне быть. Как иначе, брат Авдотькин?

– Простите, Авдотьин, Авдотьин я.

Майор махнул рукой, жуя и хмелея. Статский продолжал:

– Кажись, все уже повоевали?..

Майор пропустил еще пару стаканов.

– Воевать можно еще сто лет. Да вон, хоть за морем Каспийским… – Пьяно заявил майор и тут его прервали.

В лавку, с шумом распахнув во всю ширину дверь, в клубах пара ввалилось человек семь. Треуголки, плащи в снегу, лица румяные, молодые, задорные. Молодая сила ум застит.

– Эй, лавочник, подавай вина! – звонким отроческим голоском крикнул один из ворвавшихся.

– И девок, татарочек! Мы застудились на морозе. Пущай они погреют! – добавил другой.

Компания захохотала. Майор Григорьев как нес стакан с водкой ко рту, так и застыл от неожиданности. Появился Кадым. Толпа повес, увидав гору мускулов, сначала остолбенела. Кадым спокойно оглядел их и спросил:

– Господам что-то угодно?

И тут все увидели, что молодые военные были пьяны. Хмель слишком бодрил. Один из них шатаясь выступил на полшага:

– Ты, бусурман, не слышал? Тащи девок… – начал он задиристо.

– Сми-и-рр-на! – рявкнул гусарский майор.

Молодые балбесы разом вздрогнули, обернулись. На фоне окна было не различить чина, но тон кричавшего быстро вышиб из голов дебоширов хмель и спесь.

– Именем светлейшего князя Потемкина, кто такие?! – наступал и орал майор, распаляясь на ходу.

При имени грозного генерала напомаженное войско вмиг выскочило на мороз. Еще минута – и глухой топот улепетывавших вояк затих.

– Спасибо, дорогой Александр Николаевич, – начал было Кадым, но Григорьев жестом остановил его и сказал:

– Эти повесы еще не ведают, как князь Григорий Александрович карает за эдакие шалости. Сама государыня велит за оскорбление инородца взыскивать вплоть до отобрания чинов!

– Батюшка, – всплеснул руками Авдотьин, – какое благородство кажет нам в пример премудрая наша матушка-императрица!

Не обращая на него внимания, гусарский майор продолжал назидательно:

– Ты, Кадым, в другой раз таких в харю. Ручонки-то у тебя – кувалды!

– Нельзя, – усмехнулся Кадым, а у самого на смуглых скулах проступил румянец. – Мое дело угождать, а драться другим положено.

– Эка, брат… и то верно. Ну, тогда выпьем… Ах да!.. – махнул безнадежно рукой майор.

– Тоже нельзя! – смеясь, договорил за него Кадым. – Вера!

Майор засмеялся, подхихикнул и статский.

– Сочувствую, брат Кадым. Тогда мы за тебя опрокинем стаканчик. Будешь пить, Пал Палыч?

Пал Палыч не отказался. Выпили вдвоем, сели, закусили.

– Любезный Александр Николаевич, так что – быть войне-то али нет?

– А что это ты все про войну да про войну?

– Так ведь коли война, так дел в канцелярии прибавится, новые места образуются, а за ними, глядишь, и в чинах повышение грядет.

– А-а-а! – совсем захмелев, протянул майор. – Да нет. Большой войны сейчас не будет… Может, мелкие партии куда и пошлют.

– Небось бунтовщиков пороть где-нибудь?

– Ну нет! Ты, брат, князя не так ценишь… Князь, – у-у-у, голова! Ему порками заниматься недосуг. Пределы державы ширить – вот его поприще! Марс, Меркурий и весь сонм древних богов – вот кто наш князь!..

– Куда же ширить-то! – изумился статский.

– За Кавказ, за Каспий!..

– Батюшки, и за Каспий?!

– Да-а-а, тамошние племена сами к нам просятся, турухменцы к примеру, я сам слышал от светлейшего… Верные люди ему все донесли… У него, брат, свои верные люди всюду… И турухменцы тоже верные… Им только не велят, вот!.. А кто – мы не знаем…

Майор говорил и пил. Статский подливал, пока Григорьев не рухнул лицом на стол.

– Вот так, готово! – сказал Пал Палыч.

Кадым подошел, рукой отодвинул чиновника, поднял на руки майора и унес в чистую горницу. Там уложил его на мягкую постель. До утра горница сотрясалась мощным храпом.

Всю ночь Пал Палыч расклеивал над паром пакеты из дорожной сумки гусара. Тщательно все переписывал и снова аккуратно клеил и клал на место. Под утро он вручил переписанное Кадыму, получил несколько золотых и удалился.

Утром Григорьев проснулся к уже накрытому столу. Кадым заботливо пододвинул к нему крынку с огуречным рассолом. Майор перво-наперво схватился за ранец, осмотрел печати. Все на месте. Осушил половину крынки, запил водкой и спросил:

– Я не сильно шумел вчера? Меня не пробовали раздевать?